Горшков Шарка: Репортёр

– Замолчи.., – снова застонала Марта, впившись в руку Алексея.

– Еще одна мать – русская – тоже не могла спокойно «жить дальше». Ее сын служил пограничником. Шли отомстить за своего командира, да сами попали в засаду. Втроем. Один не всегда в поле воин. Их там и положили. Потом мать одного из них сама отправилась на поиски сына, которого успели обвинить в дезертирстве. И пока одни искали дезертира, мать сама нашла своего сына – там, где его убили в бою. В горах. Тот, кто его убил, сам и показал могилу. Чеченец – его Сулейманом звали – рассказал русской матери, как все случилось. Никаких денег за тело ее сына не стал брать. Сам пошел откапывать яму, где положил того пацана. Потому что те начальники, кто должен был это делать, за свою шкуру боялись, думали, что тот чеченец их в ту же яму положит. Струсили. Такое на войне тоже часто бывает. Одни в бой, другие – за их спины.

Кто сейчас помнит про матерей тех пацанов, которых в новогоднюю ночь кинули на штурм Грозного?.. На них даже гробов не хватало. Собирали по кускам, снимали обугленных с брони, намотанных на гусеницы танков, с простреленными черепами – и в обычные ямы. Без всяких почестей, без гробов… В траншею, в одну кучу... Знаешь, сколько таких братских могил?

Он говорил и говорил каким-то чужим, бесстрастным, страшным голосом, звучавшим в этом тумане, окутавшем их со всех сторон непроглядной пеленой, во мраке быстро наступивших сумерек, в абсолютной тишине – не просто жутко, а зловеще. Марте казалось, что она сейчас сама стоит возле этих ям, из которых на нее – прямо в душу, в сердце – смотрят остекленевшие глаза ни в чем неповинных жертв.

Наконец, придя в себя, он понял, что делал Марте больно.

– Прости, – он тряхнул головой, освобождаясь от страшных воспоминаний. – Я знал одного военного летчика, который выполнял там боевые задания. Бомбил город. За это получил звезду героя. Тоже живет. Спокойно, мирно, счастливо. Счастлив своей судьбой. Горд ею. Наверное, внуки им тоже гордятся. Его приглашают в школы, чтобы рассказал пионерам, как надо любить свою родину. Я не знаю, что снится ему, а мне снится мой родной город в руинах после таких налетов… Каждую ночь снится… В руинах… Люди снятся, которые остались под теми завалами… А он счастлив. По-своему. А я – по-своему. Что родился и вырос на той земле. И у меня никто не вырвет эту память. Без нее я собьюсь в жизни. А мне, видать, еще надо идти. Для чего-то держит меня Бог на этой земле…

Вниз они спускались также вместе, держась друг за друга, чтобы не упасть в непроглядном тумане. Дома уже все было готово для ночного отдыха.

– Гостям я приготовила отдельно, а ты будешь спать в отцовской, – распорядилась бабушка. – А я пойду на кухню, чтобы вам не мешать. Вставать рано, надо все успеть приготовить. А вы отдыхайте.

Аслан хотел еще посидеть с потешным Йозефом, и они пошли к нему в гости. Алексей подошел к нему и тихо сказал:

– Братан, понимаешь, Марта боится темноты…

– Еще бы! Как не понять? – широко улыбнулся он, подмигнув ему. – Хорошо, что ты меня с бабушкой не оставил. Вашей щедрости, сэр, нет границ.

– А вы, сэр, такой догадливый! Аж противно…

Аслан погладил улегшегося в ногах Азора.

– Нам тоже не будет холодно, правда? Укутаемся каждый в свое одеяло и будем спать. Посидим только немного с Йозефом – и баиньки.

Обняв друга и улыбнувшись Марте, он в сопровождении того же радостно виляющего хвостом Азора пошел за Йозефом к нему домой.

18

…Батальон, несколько часов назад штурмовавший центр города в направлении президентского дворца, отходил назад. Отходил истрепанный, измотанный, потерявший более половины личного состава и техники, уступая место свежим силам, готовым бросить в пекло новую порцию пушечного мяса. Марта видела, как из чрева уцелевших боевых машин выносили тела раненых и убитых, кого успели взять «на броню». Некоторые из них были страшно обезображены: без рук и ног, в крови, с простреленной грудью и головами, без сознания и вовсе бездыханные… Кто-то стонал, кто-то кричал, звал на помощь, заходился в крике. А кто-то сидел молча, с отрешенным взглядом, вперившись в одну точку, не в силах отойти от того, что видел там, откуда только что вернулся живым и не веря в это. Их однополчане давали им закурить, хлебнуть спирта или водки, чтобы помочь хоть немного успокоиться от пережитого.

Раненых тут же перекладывали на санитарные и наспех сбитые самодельные носилки и быстро несли к развалинам бывшей больницы: там в уцелевших подвалах работали полевые хирурги, борясь за жизнь своих изувеченных пациентов. Убитых и тех, кого не удалось спасти, укладывали снаружи на деревянные настилы, накрывая быстро коченевшие безжизненные тела окровавленными простынями и таким же окровавленным брезентом. Они не нуждались ни в чьей помощи и ожидали лишь одного: своей идентификации перед тем, как их тела навечно запаяют в специально приготовленные цинковые ящики.