Черных Вероника - Интернат

Победители вернулись в место дислокации – спальню двести двадцать девять, оживлённо переживая первое в интернатской жизни восстание. Новенькие в обсуждении не участвовали, больше слушая о том, что было перед их приходом, и тем могло бы грозить буквально в новогодние каникулы их безрассудное сопротивление «старшакам». Ванёк и Валёк воспринимали страшилки с открытыми ртами. У Вани вырвалось как-то:

– Не, такого не может быть! Чтоб – такое!

В ответ ему показали шрамы, следы от прижигания сигаретами и синяки – у кого фиолетовые, у кого жёлтые.

Валёк на все рассказы о наказаниях и о запретах Устава только плечами пожал.

– У нас примерно так же дома было, – сказал он. – Только плохо кормили. Скорее, не кормили, чем кормили.

– Так бывает? – не поверил Миша Букашечкин.

– У нас бывает, – сказал Валёк. – А вас разве не били дома?

– Вот ещё! Ничё нас не били! – возмутился за всех Гарюха.

– Сироты, что ли?

– Ничё не сироты! По мелочёвке сюда угодили, представляешь? – зло бросил Щучик.

– Как это? Всё у вас, значит, тип-топ было, и вдруг сюда загребли? – вскинул брови Ванёк Лапчик. – Так не бывает!

– Теперь запросто бывает, – сказал Певунец. – Я сдуру пожаловался омбудсмену, что родители заставляют меня на вокал ходить в «музыкалку», и мне, типа, неохота и утомительно. И лучше б мне отдыхать в это время дома или по улице пошататься. Она и постаралась: сюда меня запихала без права общения с родаками.

– А я долго ревел, что мне байк новый не покупают, – вздохнул Щучик, – и бабка-соседка накапала, что предки меня ущемляют и оттого я несчастный. А старый байк совсем ничего себе был, ездить на нём сколь хошь можно. Хоть двадцать лет.

– Ничё себе! – поразился Валёк.

– А я наябедничал, что меня дома заставляют посуду мыть, убираться, в саду копаться, – рассказал Колька Евлаш.

– Чё, правда? Такая ерунда? – воскликнул Ванёк.

– Честно.

– А меня по бедности мамы, – признался Саша Рогачёв. – Типа средств не хватит меня вырастить.

– А ты? – обратился к Денису Валёк. – Тебя били и унижали?

– У меня..., – замялся Лабутин. – Ну... у меня всего понемногу. И в этом «понемногу» много виноват я. Больше никто. Душкова меня подцепила, а я рад стараться.... Выложил, чего не было. Дурак, короче.

Новенькие недолго думали:

– Точно, дурак. И все вы тоже.

Двести двадцать девятая нахмурилась, обиженная попрёком, а потом вздохнула и понурилась: чего уж говорить....

Саша Рогачёв произнёс в пространство:

– Мы-то, хоть дураки, а ещё дети. Ляпнуть дурость – это нам нефиг делать. А взрослые-то почему такие дураки? Или они думают, что мы не вырастем, а они не постареют? На пенсию свою не выйдут? Вот отыграемся тогда.

Мальчишки переглянулись с таким видом, будто им открылось нечто неслыханное. Гарюха выдохнул коротко воздух из лёгких.

– Я ещё и не такие истории слышал, – зло сказал он. – У моих знакомых забрали трёх детей просто из-за квартиры. А суд признал, что всё незаконно, и детей должны были вернуть, а они бац – и обвинили дядю Олега, будто он изнасиловал Галку, свою старшую дочь.

– А чё, он не насиловал? – ёжисто спросил Валёк, и мальчишки вспомнили про его сестру Киру.

– Точно нет, – заявил Гарюха. – Её докторишка смотрел, понятно? И ничего! Но дядю Олега всё равно посадили.

– Для профилактики, это факт, – буркнул Валёк.

– Ты его знаешь?

– Не знаю, и чё?

– А то. Не знаешь, не болтай,– запретил Гарюха, помолчал и признался нехотя: – Я вообще в упаде был: его Галька оговорила, что отец с ней что-то делал. Я у неё потом пытался выпытать, с чего она вдруг наврала.

– И чего она? – спросил Певунец.

– И ничё. Молчала. Упёрлась ушами в крышку гроба и рот на задвижке.

– Нагрузили, значит, – понял Певунец.

– Оболтали. Одурманили, – дополнил Щучик.

– Обработали, – уточнил Денис. – Это они здорово умеют. Опутают так, что и маму грязью обольёшь, да не поймёшь, когда и какими словами это сделал.

И зыркнул зло куда-то в сторону двери.

– А я ещё историю знаю! – похвастался Дима Чепеленко – один из группы спальни двести двадцать девять, которая жила как можно тише и неслышнее, чтобы не напороться на наказание воспитателей или заинтересованное внимание «старшаков».

На него посмотрели, и он выложил:

– У нашего соседа Лапшина четверо: двое от первой жены, двое своих. Он воще хорошо бабки сечёт, за бедность его не посадишь, и воще клёвый мужик. Но у детей жены дед – «шишак» из Газпрома. И старшего Тимофея этот дед в четырнадцать лет забрал его. Сперва, типа, на выходные, а потом насовсем. Ну, соседи тыр-пыр, хотели его вернуть, и тогда этот дед Лапшина посадил.