Татьяна Харитонова - Мамкино наследство

-Мешок! У тебя екает когда – нибудь этот мешок? В пятки уходит?

-Это всего лишь нервы, нервы, Надя. Женские штучки. А биология – она ответы дает на все вопросы научно. На-уч-но!

-Хорошо, объясни мне, как это Серафим Саровский медведя с ладошки сухариками кормил.

- Брехня!

-Зачем ты так? В книге читала, и батюшка в храме рассказывал.

-Сказки, Надя! Ты же в двадцатом веке живешь.

-Ну и что, что в двадцатом? Какая разница?

-Научный прорыв. Все изменилось.

-Ничего не изменилось. Земля – это наш дом. Когда Господь сотворил Адама и Еву, он повелел им владычествовать и охранять землю. И Авель, сын Адама, был пастырем, оберегал стада.

-Как Пашка сегодня! - Петька взял травинку и пощекотал Надюшке кончик носа.- Темнота!

-Точно. Павел – Авель. Не перебивай. Авель ничего с ними не делал, только хранил их, берег, пас творения Божии, ему врученные.

- А Каин?

- А Каин пытался, как земледелец, перерабатывать землю. Это и есть путь цивилизации – путь Каина.

- Покорить природу, не ждать от нее милости. Молодец Каин! Мужик!

-Да! А потом реки повернуть вспять, а потом леса вырубить, а потом Красную книгу завести и вносить туда погибающих животных…

-Ну… Это исключения из правил.

-Ничего себе. Исключение… - Надюшка страдальчески сморщилась и расплакалась.

-Чего ревешь?

-Животных жалко. Представляешь, их же никогда уже не будет! Никогда. И все из-за нас.

-Ну, ты даешь. Разве можно из-за такой ерунды плакать.

-Это ерунда? Да я с тобой никогда больше разговаривать не буду! Если это ерунда! Охотник!

-Подумаешь! Не разговаривай. Все вы девчонки нюни распускаете без причины! Плачет она, динозавра ей жалко! Вымер. А еще в храм ходишь!

***

Петр Палыч проснулся в пять утра. А просыпаться не хотелось. Этот сон из детства снился редко. Он окунался в него, как в чистую воду родного колодца у дома. Просыпаясь, попадал в реальность, которая давила жутким похмельем. Голова гудела. А внутри будто завелся кто-то и не давал жить: дышать не давал, спать не давал, есть не давал. Только пить. И закусывать, слегка, чтобы кайф от водки не ломался. Эти утренние предрассветные часы он не любил больше всего на свете. Даже больше жены Зинаиды, которая пилила его, как ржавая пила, больно и тягостно. За окном муторно серело утро. Теперь у Петра Палыча все серо. Красок в его жизни поубавилось. И сна нет. В голову разные мысли лезут. Воспоминания. И все тяжкие. Как будто в жизни ничего хорошего никогда и не было. Как светлое пятно в этом ряду вспоминалась мать. Она гладила их с Пашкой , прижимала к себе две круглые стриженные головенки, а потом глядела укоризненно:

-Что же вы, братья? - В глазах любовь и печаль. Хотелось выть, по-волчьи.

Закрыл глаза. В доме тишина. Дом молчит. Он не любил этот дом. Хотя, нет, нельзя так. Когда получили квартиру эту с женой – радовались, как дети. Не верилось даже. Двухкомнатная – большая удача. Пусть комнатки маленькие и на кухне вдвоем не развернуться - зато свое, родное. Поначалу и жизнь наладилась. Первое время с ними жила теща, тихая женщина. Как добрый ангел, она незаметно обустраивала их быт, ничего не требуя взамен. После ее смерти остались вдвоем. Не хватало, конечно, воздуха, простора, крыльца своего, на котором они с Павлушей любили сидеть вечерами. Ну, кому об этом скажешь? Засмеют. Они с Пашкой мастеровыми ребятами были. Все в руках горело. Батька погиб, когда они малыми были, под трактор попал. Вся мужская работа на их плечи легла. И косили, и корову подоить могли, и на огороде управлялись, без дела не сидели. Все мечтали охотниками стать. А как охотиться без ружья? Денег не было, а ружье хотелось – страсть. Утром, рано, до школы бегали на болото за клюквой. Клюквы было! Кочки красные. Сочная, сладкая. По ведру наберут – сдадут. Одно ведро мамке на хлеб да на сахар, а другое припрячут да и сдадут сами. Так на ружье насобирали. На одно. Два не осилили. Ходили с Пашкой на охоту, стреляли по очереди. Добытчики, мужики. Все мечтали мамку да Лидку зайчатиной накормить. Однажды напали-таки на след зайца, гнали его по мелколесью. Жребий выпал Пашке стрелять. Он прицелился – не попал. Заяц от испуга замер, видно сердце от страха остановилось. Принесли его домой, думали – мамка обрадуется. А она как заплачет! Мамка добрая была, весь мир любила. Жаль мамку - долго не прожила.

У тетки стали жить. Тетка Прасковья жалела их, а все не мамка. Мать, как сломанное дерево, после смерти отца, так и не срослось у нее…

Сестра уехала в Сибирь – ни слуху, ни духу. Правда, лет десять назад из Омска приезжала на годовщину смерти матери, в деревню ездили, там еще жизнь была. С тех пор не ездил. Не хотел. За бутылкой, когда еще с Пашкой общались, все мечтали уехать в деревню, поправить дом, вести хозяйство. А потом, когда жены рассорились, вообще видеться перестали. Ну, их, этих баб. И так пилят – и так пилят. У Пашки Валентина не лучше. Нашла себе на работе нового мужа, Пашку выгнала. Пашка кантовался в городе полгода, пару раз к Петру приходил ночевать, да Зинка косилась – косилась, а потом Пашку и выгнала. Хотел тогда Петро с ним в деревню податься, бросить все. Да не смог - не пустила. Обещал в очередной раз пить бросить, на работу устроился. Не уехал с Пашкой. А год назад Валентина сообщила, что Пашка умер от водки паленой, похоронили на кладбище свои, деревенские. Валентина не ездила. Не знала. Дом теперь пустует.