Татьяна Корсакова - Проклятое наследство

© Корсакова Т., 2017

© Оформление ООО «Издательство „Э“», 2017

Из сна Августа выдернули безжалостно: острыми крючьями впились в грудь, потянули. Не открывая глаз, он взвыл, попытался одновременно и сесть, и вырвать крючья. В руках забилось что-то мягкое и пушистое, зашипело возмущенно. Рябая кошка, то ли внучка, то ли и вовсе правнучка той, самой первой, подаренной Анечкой, сердито зыркнула желтыми глазищами, шмыгнула под лежак и уже оттуда завыла утробно и замогильно. Откуда в этом тщедушном тельце брался такой мощный голос, понять Августу Бергу было не дано, как и то, что заставляет его мириться со скверным характером зверюги. Уж не албасты ли?

Албасты кошек любила. Всех, которые народились от той самой первой, рябой. И если бы Августу вздумалось от кошки избавиться, закончиться это могло бы очень скверно. За почти двадцать лет знакомства и сосуществования бок о бок они с албасты не то чтобы подружились – какая уж дружба с нежитью! – но притерлись, научились друг другу не мешать. Но Август знал: случись что, албасты предпочтет ему кошку.

– Да умолкни ты! – просипел он, заглядывая под лежак и одновременно пытаясь нашарить ботинок. – Что на тебя такое нашло?

– Не на нее нашло. – Привычно дохнуло холодом и сыростью, и из рассветного сумрака выступила албасты. – На остров. Нашествие… – Сказала и кончиком косы поманила затаившуюся кошку. – Если бы ты не пил, то знал бы.

Если бы не пил… Не получалось не пить. Пока Евдокия с ним оставалась, хорошо все было, расчудесно. Но Евдокия ушла, как Август ни умолял, как ни упрашивал.

– Нельзя мне, Август, тут долго. – Она гладила его по редким вихрам, и прикосновения ее прозрачных пальцев он чувствовал каждой клеточкой своего тела. – Заемная это жизнь, ты ведь понимаешь.

Он не понимал, не хотел ничего понимать.

– Я не справлюсь. – Своей ладонью он попытался накрыть ее ладони – не вышло. Да и раньше никогда не выходило. – Не выживу без тебя.

– Выживешь, не дури. – Голос ее сделался строгим, совсем как раньше, когда она была еще жива, когда он мог ее коснуться и почувствовать. – Ты сильный, я знаю. Ты только за мной не рвись, живи! Придет время – свидимся.

Вот только Август не хотел ни жить, ни дожидаться отведенного сроком времени, оттого и запил сразу, как только Евдокия ушла. Сначала пил с горя, потом от злости, что она его бросила, снова оставила одного, а потом просто по привычке. Пил, почти не хмелея, не теряя ни сил, ни памяти, понимая тщетность своих усилий. Кольцо Тайбека, то самое, за которое кто другой многим бы пожертвовал, не давало ему опуститься на самое дно, покончить с нынешним никчемным существованием. Приходили к Августу трусливые мыслишки избавиться от кольца, бросить в озеро, да только понимал, что не получится, не хватит духу расстаться с подарком, потому что сила, которую дарило серебро, ему нравилась. Даром, что была она заемной, но в свои семьдесят с гаком чувствовал себя Август куда как лучше, чем те же двадцать лет назад. Даром, что выглядел никчемным стариком, но кровь в венах бурлила горячая, как у молодых. И с островом он справлялся один, без посторонней помощи. Никто из чернокаменских не хотел, боялись острова пуще прежнего. А Бергу-то чего бояться, когда он вон с самой страшной нежитью нынче на короткой ноге?

Албасты словно мысли его прочла, усмехнулась, обнажая бескровные десны и острые зубы, а потом нахмурилась. И кончик косы ее дернулся раздраженно, выманивая из-под лежака кошку.

– Чего пришла?

Жажда Августа не мучила, но он по привычке потянулся к ковшику с водой.

– Я пришла? – Албасты снова усмехнулась, подхватила на руки выбравшуюся на свет кошку, поскребла когтем по холке. Кошка – дьявольское отродье! – довольно заурчала. – Это не я пришла, старик, это они пришли.

– Кто – они? – Август распахнул окно, впуская внутрь злой солнечный свет, и тут же зажмурился.

– Это должно было случиться. Остров не может долго без людей. И озеро не может.

– А еще химера.

– Твое каменное детище? – Албасты приподняла одну бровь. – Ты тоже это почувствовал?

– Что я должен был почувствовать? – Правду Август знал, но признаваться себе не хотел, пусть уж лучше албасты сама скажет.

– Она проснулась – твоя химера. Или вот-вот проснется. Соскучился, старик?

Соскучился ли он? А пожалуй, и так! Как всякий родитель, всех своих детей он любил одинаково, даже тех, кто уродством и черной сутью своей скорее отпугивал, чем привлекал.