Санин Евгений - Святая - святым

Мама вопрошающе посмотрела на сына:

- Да я... это... мы... - запинаясь, начал Стас, но тут она принюхалась и с ужасом спросила:

- Стасик... ты - куришь?!

2

Отец Тихон со слабой улыбкой положил руку на грудь и вдруг стал беспокойно ощупывать себя...

«Ку-ка-ре-ку!..»

«Кудах- тах- тах…»

- Васька-а-а! Бежим скорее к конторе!..

- Не могу. Мамка кур велела кормить! А что случилось?

- Как! Ты не знаешь? Наши в космос полетели!

- Как полетели? Когда?!

- Только что! Дядя Капитон говорит – Юрий Гагарин!

- Ну и везет же тебе, Юрка – тезка твой полетел!..

- Ничего, может, новый Василием будет!..

- Васька, стой! А кто кур кормить будет? Васька-а!..

- Тихон Иванович!

- Отец Тихон!..

Отец Тихон медленно открыл глаза.

Белые стены. Белый потолок. Белая больничная тумбочка. Капельница… И – две пары встревоженных глаз.

Доносившиеся откуда-то издалека голоса смолкли. Близкие продолжали звать:

- Отец Тихон…

- Тихон Иванович, вы меня слышите?

- Д-да…

- Меня зовут Сергей Сергеевич. Я буду лечить вас. А это – Валентина. Она будет помогать мне.

- Спаси Бог…

- Скоро вам будет лучше. А потом – совсем хорошо. Скажите, когда последний раз с вами такое было?

- Не помню… Давно… Много лет назад… Еще до монастыря.

- А в монастыре?

- Ни разу.

- Удивительный случай! С вашим-то сердцем?

- Да я уж забыл, с какой оно у меня стороны… - отец Тихон со слабой улыбкой положил руку на грудь и вдруг стал беспокойно ощупывать себя. – Дарохранительница… где Дарохранительница?!

- Тихон Иванович! Вам нельзя волноваться!..

- Как нельзя? Да вы что?! В ней же – Святые Дары!

- Не тревожьтесь, отец Тихон! Её дети мои с собой прихватили… Я видела у них вашу сумку! Черная такая, через плечо носится…

- Нет, Дарохранительница маленькая, из красного бархата…

- Ну, так, значит, она в этой большой сумке!

- Скорее… Прошу вас - немедленно пошлите кого-то за ней!

- Зачем кого-то? Я мигом, сейчас, сама!

- Ну вот, Тихон Иванович, а вы так встревожились...

- И буду тревожиться. Места себе не найду, пока она Дарохранительницу не принесет.

- Место ваше теперь одно – кровать! В клинику бы вас сейчас или еще лучше обратно в монастырь. Но вы – нетранспортабельны. Как бы это понятнее объяснить… Вам нельзя теперь ни волноваться, ни сидеть, ни ходить, а только - лежать, лежать и лежать!

- Дышать-то хоть можно?

- Да, но только спокойно и глубоко!

- После того, что я увидел в миру?

- Ну вот, вы опять за своё, даже пульс участился! Я запрещаю вам эти неприятные воспоминания! И со всей ответственностью заявляю, что в вашем случае они приравниваются к самоубийству, которое, насколько мне известно, сурово осуждает церковь.

- И правильно делает!

- Значит, договорились! А теперь, скажите, когда это у вас случилось первый раз?

- В двенадцать лет…

- После чего?

- Не могу… язык не повернется!

- Что сухость во рту?!

- Да нет, я о другом…

- А… вы все о Валентине! Да вот же она!

- И не одна – с вашей Дарохранительницей, отец Тихон!

- Ну, слава Богу! Спасибо, Валентина! Давай её скорее сюда…

- Держите, а я опять ненадолго уйду… Вы пока тут побудете, Сергей Сергеевич?

- Конечно! У нас тут еще – анамнез, диагноз… Как бы это понятнее вам, Тихон Иванович, объяснить… Одним словом, будем заниматься лечением!

- Надеюсь, до огня дело не дойдет?

- Это еще зачем?

- Ну, как это?

Отец Тихон чуть приметно улыбнулся и произнес длинную фразу на красивом певучем языке.

- Не понял? – опешив, уставился на него Сергей Сергеевич.

- Так это же ваш Гиппократ: «Чего не излечивают лекарства, излечивает железо, чего не излечивает железо – излечивает огонь!» Древнегреческий - красивый язык. Хотя… он сказал несколько слов на другом, более суровом, ритмичном языке, - «Не желают того, о чем не знают!» - лично мне больше нравится латынь. А вам?..

3

Ваня посадил сестру на подоконник и с таинственным видом продолжил…

.

- Эх, - с запоздалым сожалением вздохнул Стас, продолжая вспоминать пережитые недавно события. - И как я мог забыть про «угощение» Макса? Теперь, несмотря на все мои оправдания, порки не избежать.

Стас так надавил языком на молочный зуб, что чуть не подпрыгнул от боли. И этот туда же!.. Он залез двумя пальцами в рот, но решимости довести дело до конца не хватало.

Тогда он спрыгнул с подоконника, прошел в сени и срезал с удочки леску. Все равно, размышлял он, рыбалки теперь не видать, как собственных ушей. К тому же, помня, как жалели его родители, когда ему, при помощи суровой нитки, вырывали молочные зубы, он слабо надеялся, что этот последний, хоть чуть, да смягчит наказание.