Санин Евгений - Иду на вы

- Прямо к ним, на их вежи[2] – в Степь! – уже без улыбки, продолжал допытываться Мономах.

- Да хоть на край света!

- И не забоишься?

- А чего бояться? Кого ни спроси, на Руси или даже в той Степи – все знают, что ты не проиграл ни одной битвы!

- А… Стугна? – помолчав, напомнил Мономах.

- Так то не твоя вина, князь! – уверенно отозвался смерд. - То Святополк, который тебя в неурочный час, неготовым уговорил против половца выйти, вместо того, чтобы выкуп ему дать. Эх, да что вспоминать…

- И то верно! По-новому все надо делать!

Мономах победно взглянул на Ставра Гордятича:

- А что, Ставка, поднимет этот молодец такими вилами половецкого коня вместе со всадником?

Боярин посмотрел на смерда, на вилы и кивнул:

- Думаю, поднимет!

- А, если ему боевое копье в руки дать?

- Ну… тогда, пожалуй, он и меня с коня в силах сбросить…

- Вот видишь…

И Мономах, благодарно кивнув смерду, отправился обратно к своему возку.

- Сюда бы этого Святополка, чтобы народ свой послушал! – с горечью заметил он, и Ставр Гордятич охотно подхватил:

- Да что ему народ? Он ведь на него только глазами своих бояр смотрит да их ушами слышит!

На это даже Мономах не сумел найти, что возразить своему давнему другу.

- Ангела в спутники!

- Доброго пути!

- Скатертью дорога! – ласково, с любовью, понеслось ему вослед.

Мономах задумчиво сел в возок и дал приказ возничему, как можно быстрее продолжать путь.

Даже ему, умевшему заглянуть на несколько десятилетий, а может, и веков, вперед, невдомек было, что в будущем это последнее пожелание ровного и гладкого, как скатерть, пути, приобретет совсем иной, прямо противоположный, смысл.

Да и не до того было ему сейчас, когда решалась судьба этого самого будущего…

3

Воспоминания охватили Мономаха…

Долго ли он так ехал, нет - раздумья, как омут, все глубже затягивали его в себя и, наконец, раздалось громкое:

- Киев!

- Что? – не понял далеко ушедший в свои мысли Мономах.

- Киев, говорю! - показывая рукой на далекие маковки церквей, пояснил Ставр Гордятич.

- Вижу, - кивнул ему князь и истово перекрестился: - Слава Тебе, Господи! Приехали…

- Едем сразу на Долобское озеро? – нетерпеливо спросил боярин.

Чувствовалось, что, несмотря на долгую дорогу в седле, он прямо сейчас был готов вступить в борьбу с Великим князем.

- Нет! – остудил его пыл Мономах. – Сначала заедем в собор Святой Софии. Без Бога ни до порога, а тут на такое дело идем!

- Верно! - поддержал игумен. – Воздадим сначала Божие – Богови, а кесарю – кесарево всегда воздать успеем!

Ставр Гордятич недовольно подернул плечами: в собор - так в собор, и высоко поднял руку, останавливая движение.

- Сто-ой! Последний привал! Всем отдохнуть и… поглядите, на кого вы похожи - привести себя в порядок! Чтоб в Киеве сразу поняли, кто к ним пожаловал!

Дружинники охотно спешились и, весело переговариваясь, как это бывает после дороги, принялись чистить коней, а потом заботиться и о своих плащах, доспехах да оружии. Сам Мономах переоблачился в княжеский плащ, надел новую, опушенную мехом, парчовую шапку.

- Вперед! – придирчиво оглядев всадников, снова скомандовал боярин, и, под стягом со строгим ликом Спаса Нерукотворного, дружина переяславльского князя вступила в стольный град.

Возок не быстро и не медленно, а ровно настолько, как приличествует княжеской чести, катил по хорошо знакомым Мономаху с детства улицам.

Да и в юности он здесь немало пожил.

И в молодости, гостя у отца…

В огромном Софийском соборе было пустынно и гулко. Служба давно отошла. И только немногие люди находились сейчас тут. Одни, среди которых было нескольких монахов и монахинь, молились. Другие, приехав из далеких мест и, наверное, впервые в жизни видя такую лепоту, разинув рты и задирая головы, осматривали все вокруг.

Мономах первым делом, как учили его с детства, прошел к главной иконе, перекрестился и поцеловал ее.

Затем – направился к мраморному надгробию, над которым на стене было нацарапано, что здесь покоится прах Великого князя Всеволода Ярославича.

Ратибор со Ставкой, хорошо знавшие отца Мономаха, немного потоптались рядом, а затем, из деликатности, разошлись в стороны. Воевода - сначала к могиле Ярослава Мудрого, у которого начинал службу, а затем - к иконе своего небесного покровителя, святого Климента, с частицей его мощей. А боярин - сразу к черноризцам, где о чем-то заговорил с отведшей его в сторонку монахиней…