Веркин Эдуард - Облачный полк

И выругался еще хуже. Ночевка в лесу. Вообще-то, ничего страшного, и не в первый раз… Только не сегодня. Сегодня, наверное, далеко за тридцать, и метель, тут костерком не обойдешься, тут нодья нужна. А с ней возиться часа три, а с нашим-то топориком и больше, сдохнешь, пока ставишь.

– Тут есть местечко, – он кивнул в сторону реки. – Недалеко вообще-то. Только…

– Только что?

– Ничего, так. К реке.

Саныч резко свернул вправо.

Сбежали к реке. Здесь было холоднее и опаснее, ветер оголил лед на излучине, я поглядел под ноги и увидел ночь. Лед был прозрачный, с тонкими еле заметными серебристыми прожилками, за которыми чернела вода. И звезды отражались.

Но вода все-таки текла, отчего под валенками создавалось движенье, звезды шевелились, как живые, я точно по небу шагал. И глубина, она чувствовалась, вряд ли тут больше пяти метров, но я ощущал пятками настоящую бездну. Но мы зачем-то остановились на самой середине реки, Саныч опять слушал – как ветер воет.

У меня начали прищелкивать зубы, я заплясал на льду, стараясь, однако, не подпрыгивать, а только пристукивать ногами. Саныч направился к противоположному берегу, вглядываясь в крутояры. Здесь выбраться было совсем никак, ветреная сторона, на косогоры намело снега, сугробы оказались непроходимы, и мы прошагали до плеса.

– Тут пляж, – кивнул Саныч на снежное поле. – Песок хороший. А еще ракушки древние водой вымывало, если их достать и истолочь, то зубной порошок получается, зубы от него белые-белые. Сюда за ракушками из Пскова приезжают… приезжали то есть. Нам туда.

Он круто повернул вправо. Снег здесь глубокий, выше колена, подмерзший верхней коркой, мы пересекли плес, и стали продираться через березовую рощу. Тут снега оказалось меньше, чем на реке, но все равно, шагать тяжело, даже за Санычем. Он пер как бронепоезд, пробивал целину, облегчал мне дорогу, казалось, что он вообще не устал, все-таки сплавщицкая закалка с фотографической не сравнится, и ГТО тут тоже не в помощь, какое там ГТО…

– Что мы ищем-то? – спросил я.

– Тут деревенька… Раньше… Слышишь?

Он остановился, чтобы хруст снега под ногами не заглушал. Скрип. Протяжный, будто плачет кто, не самый лучший звук в надвигающихся сумерках, громче метели, пронзительней ветра, ветер, северное ухо.

– В прошлом году там останавливались, – сказал Саныч. – Там тихо, туда особо никто не лезет, спокойно… Мертвая деревушка, вкрутую мертвая.

– Разорили?

– Не, это еще до войны… Тут кое что… Ладно, пойдем, а то я скоро снегом заплачу. Тут уже рядом, через березняк.

Березовая роща мне тоже не очень нравилась, под стать звуку. Кора с деревьев ободрана. Обычно с живых берез кору не обдирают, а тут…Нехорошее место.

Деревушка стояла на пригорке, в поле. То есть когда-то здесь поле было, сейчас как всякое забытое поле прорастало тоненькими березками, продираться через которые оказалось трудно и тесно, деревца норовили толкнуть в спину, хлестнуть по лицу, меня эти березы совсем не радовали, а Саныч говорил, что из них получатся отличные удочки.

Влезли на этот пригорок, и я увидел, откуда скрип. Журавли. Вообще-то у нас с журавлями колодцев почти нет, у нас на цепях и да на колесах, а некоторые просто так воду добывают, черпаком на длинной ручке. А здесь журавли. Срубы колодцев давно провалились, а журавли торчат, поворачиваются на ветру, стучат очепами, цепь ржаво брякнет.

– Тут разный народец живал, – сказал Саныч, – бульбаши, хохлы, рыбоеды разные, чудь. Торфорезы тоже…

Я видел такое. Рабочие бараки, в таких обычно на стройках жили. Длинные, одноэтажные, просевшие, страшные. Бани еще. Баня справа, хорошо сохранилась, крыша, стены, в дверь вбит клинышек с веревкой. Следов не видно. Бараки черные, лес черный, а снег белый. И метель стихла, а снег теперь падал крупными легкими снежинками. Я бы остановился в бане, Саныч прошел мимо.

– Окна маленькие? – спросил я.

– Да, окна маленькие, это тоже. Но… В банях не ночуют.

– Почему?

Саныч пожал плечами.

– Да так. Не ночуют и все. Вон в ту избу нам.

Он направился к приземистому домику с необычной для этих мест острой крышей, окна широкие, но забитые досками. И двери заколочены, не досками, жердями. В дом не сунулись, забрались на чердак, Саныч отпнул лестницу, велел мне пробираться вглубь, нащупывать трубу, там слева.

Я стал пробираться в темноте, стараясь не запнуться, но, конечно, запнулся, упал вперед руками, в сено, в мешки.

– Жив? – спросил Саныч.