Веркин Эдуард - Облачный полк

Ковалец ойкнул и самокрутку уронил.

– Я говорю с кошками надо меньше общаться, вот что я говорю.

Ковалец пнул в ярости стену. Саныч промолчал.

– Глебов дает вам семь дней, – сказал Ковалец злобно. – Оружие оставить, и можете отваливать. К пятнице чтобы вернулись. Все.

Он развернулся и, хрустя жуками, выскочил из землянки.

Саныч спрыгнул с койки.

– Собирайся! – он ткнул меня в бок. – Собирайся давай, уходим!

– Куда уходим? – не понял я.

– Ко мне уходим! Домой! Глебов в отпуск разрешил. Чего сидишь? Семь дней – это совсем немного. Два дня туда, два обратно, трое дома. Отдохнем…

Я свесил ноги с койки. Саныч уже оделся и теперь собирал вещмешок, собирал шоколад, сахар, две банки тушенки, махру. Домой. Здорово. Я должен был почувствовать грусть, тоску какую, но ничего похожего не испытал. В горле першило от дурацкого табака Ковальца, кашлянуть хотелось, и злость еще – поспал бы еще часа три.

– Ты чего сидишь?! – Саныч ткнул меня в плечо.

– Да я это… Не пойду, наверное. Далеко, да и нога болит. И мороз сегодня. Ты это…

Я вытянул свой мешок. У меня тоже кое-что накопилось. Тоже махорка, три пачки. Шоколадка, к Новому году берег. Сахар, несколько кусков в бумаге, один похож на бублик, очень смешной кусок сахара. Тушенка американская, три банки. Галеты.

Я собрал это добро в охапку, ссыпал на койку Саныча.

– Отдашь своим. У тебя же сестры. А девчонки все сластены.

Саныч молча погрузил мои запасы в рюкзак, ничего не сказал. Это мне в нем тоже нравится – лишнего никогда не болтает. А то сейчас началось бы, да нет, я не возьму, нет возьми свои десять копеек, да нет, что ты, мне мои десять копеек не нужны…

– Хорошо, – сказал Саныч. – У тебя пять минут.

– Что? – спросил я.

– Пять минут. Через пять минут я жду тебя под сосной. Все.

Саныч закинул мешок на плечи, выскочил на воздух, вернулся, сказал строго:

– Смотри у меня! Если не пойдешь…

Кулаком пригрозил.

– Если не пойдешь, я сильно обижусь. Понял.

Лучше Саныча, конечно, сильно не обижать, я быстро собрался. А что, схожу в гости. Чем тут неделю сидеть, пойду, пройдусь. Посмотрю, как Саныч жил. И не скучно будет. К тому же если не пойдешь, Ковалец обязательно заставит работать. Дрова пилить, потом дрова рубить, потом еще что-нибудь придумает, и будет руководить, наставлять, недовольно ворчать, говорить, как правильно…

Лучше к Санычу. Конечно, мороз сейчас, а ватник у меня постерся и с холодами не дружит, а еще больше не дружит с метелью, но лучше мороз, чем Ковалец.

На воздухе пахло дымком и дрожжами, Саныч о чем-то разговаривал с Лыковым, понятно, пытается что-то выпросить в дорогу, выпросит, конечно же. Лыков скрылся в поварне, показался опять, сунул Санычу узелок, помахал мне. Я тоже помахал.

Саныч подошел, потряс узелком.

– Каша, – сказал он. – В туесе. Килограмма два. Пшенная с луком и с грибами. А? Как?

– Молодец.

– То-то же. Не зря часы меняли, учись, как надо. Сегодня весь день идем. Вперед. Сначала к северу…

Сначала к северу, к болоту, скользя меж холмов по льду, сверяясь с неприметными для глаза затесами на деревьях, с надломленными ветками, стараясь держаться дальше от бьющих внизу родников, лед над которыми тонок и ненадежен. Болото тянулось долго, выбрались уже после полудня, и сразу погрузились в бурелом. В сороковом здесь прошел смерч, поломал деревья, между ними проросли молодые березы и местность стала похожа на лабиринт, пробраться сквозь который было решительно невозможно. Настоящая засечная черта, не то что рота, взвод не пройдет. А бомбить нас сверху бесполезно, сверху мы лес-лесом.

На болоте Саныч молчал, поглядывал вверх и по сторонам, а едва завязли в буреломе, его как прорвало. Стал вспоминать свое детство. В основном про то, как он болтался по лесам, да по рекам, терялся в лесу, тонул в реке, падал с колокольни, пробовал копить на настоящую двустволку, делал самострелы из спичек и дрался с пацанами из соседней деревни.

Я привычно слушал. Очень скоро Саныч устал трещать про себя и предложил мне что-нибудь рассказать. А мне не очень хотелось про свое детство, к тому же по сравнению с Санычем, жизнь у меня была какая-то чересчур однообразная, обычная, ну разве что про фотографию, это интересно. Но как-то раз я уже пробовал рассказать ему про фотографию, однако, уже на установке света Саныч начал зевать и чесать нос.

Поэтому я предложил рассказать какую-нибудь книжку. Санычу идея понравилась, только он предложил, чтобы книжка эта была не просто так, про природу, или там про любовь, а чтобы нормальная. Про войну.