Иштван Фекете - Лутра

— Цир-цир, цин-чере, чере-чере, есть тут кто-нибудь? Никто в полумраке не отвечал, и тогда она пропищав:

— Никого нет, никого, — улетела.

Потом появился дятел, в красной шапочке, со всеми своими инструментами.

—Ри-ти-ти-ти-ти, — закричал он еще издалека. — Достаю долото, молоток. Где у тебя болит, старая ива? Спокойно, спокойно, сейчас найдем… Тук-тук-тук.

А внизу маленькая выдра принялась раздирать зубами корень, видя, что глаза Лутры бегают от ярости. Будь она человеком, она бы сказала:

—Не волнуйся, голубчик, не волнуйся, пожалуйста. Я все улажу.

Но поскольку это была выдра, она продолжала раздирать корень. Щелкнув, он разорвался, и доктор дятел вне

себя от страха, прихватив свои инструменты, спасся бегством.

—Ти-ти-ти-ти, — затараторил он. — Ух, как я напугался! Кто-то сидит в дупле, кто-то там шевелится.

Стало быть, от дятла можно было отделаться, но от ветра нет.

Налетал в_гер и, пользуясь любым случаем, щеголял своими музыкальными способностями. Отверстие дупла, аккуратная круглая дыра, удивительно подходило, чтобы играть на нем, как на флейте или гобое, смотря по тому, откуда подуешь: сбоку или сверху, изо всей силы или потихоньку, проверяя акустику и резонанс.

Выдры не знали ни минуты покоя, ведь из-за завывания ветра они ничего не слышали, а когда наконец наступил вечер, закричала маленькая болотная совушка, сообщая полуночникам, что умер старый тополь, на лесной опушке валяются перья Ра и молодая госпожа Зима грозит смертью лесами и полям, всему. Да, грозит смертью.

—И тебе? — спросил совушку Карак, весело помахивая пушистым хвостом. — И тебе тоже?

Лис держал путь к деревне — у него было там важное дело, — и его зеленые глаза злорадно поблескивали в темноте.

Для пущей важности совушка надулась и, как все вещуньи, уклонилась от прямого ствета.

— Ветер так сказал, да и всем известно.

— А раз всем известно, кому ты кричишь?

— Всем. Чтобы напомнить. И тебе, Карак, нельзя забывать об этом. Вот полечу за тобой и все твердить буду, что идет зима.

Лис во весь дух помчался к лугу, заросшему камышами, и залег там с краю под кочкой.

—И чего я всех задираю? Пора уж образумиться. Она еще увяжется за мной.

Но Ух по-прежнему сидела на дереве; как и все вещуньи, она не любила неприятных вопросов и хотела лишь попугать Карака.

Пришел уже час охоты, и маленькая выдра посмотрела сначала на мужа, потом на выход из норы, но Лутра не трогался с места, точно говоря:

—Иди. А я еще тут побуду, погодя где-нибудь встретимся.

Самочка долго прислушивалась к плеску в коротком туннеле, нюхала воду, ожидая, не передумает ли супруг, но он не шевелился, и она тихо нырнула в реку.

Лутра свернулся клубком; он чувствовал, что снаружи что-то происходит, хотя ни свет, ни звук, ни запах не предупреждали об опасности. После разрушения норы под старым тополем в его душе словно осталась незаживающая рана, и он тосковал по чему-то далекому.

Он не хотел ни есть, ни пить, у него ничего не болело, он ничего не боялся, однако был угрюмым и недовольным, — ведь он лишился старой норы и вместе с ней точно лишился всего — и реки, и жены. Они не перестали существовать, но больше не были ему нужны, он не желал их видеть. Его прекрасный инстинкт словно вооружился какими-то щупальцами; чуткая антенна чувств излучала разведывательные волны, пока где-то далеко, на горах, не отразились колебания, и тогда он успокоился. Точка, намеченная волнами его желания, уже появилась на безошибочной карте, запечатленной в его мозгу, но Лутра не торопился.

Небольшой сыч улетел с дерева, и вокруг наконец воцарилось глубокое молчание. Луна еще не взошла, свинцовая завеса тумана скрывала звезды; немые подручные северного ветра подышали на поля, от чего даже на дорогах выпал иней.

Старый заяц Калан, поводив носом, принюхался, и усики его нервно зашевелились.

— Что-то чувствуется в воздухе. Не нравится мне это, не нравится.

Даже хомяку плохо спалось. Ему приснилось, что его амбары опустели, и он тут же проснулся. Почесав толстое брюшко, обошел замурованные двери и от непривычной суеты проголодался. Основательно закусил кукурузой и погрыз овса, который легче переваривается. Потом побрел к своему ложу и, поерзав немного, закрыл глаза.

—Надвигается непогода, но как-нибудь ее перетерпим. Тяжелая жизнь, — засыпая, вздохнул он и пожалел себя, хотя в норе было тепло, как летом.

Кроме себя, он сроду никого не жалел.

— Нам холодно, ой, как нам холодно, — пищали мышата, одетые в плохонькие пальтишки, и их черные с булавочную головку глазки испуганно вглядывались в темноту.