Иштван Фекете - Лутра

—Ну, ступай, из тебя клещами вытягивать каждое слово надо. Ужин на столе.

Миклош молча ест, думая: не стоит уже ложиться, следующий день на пороге.

Следующий день!

А рассвет следующего дня самый обычный, если можно назвать рассветом густой туман, о который хоть лестницу опирай. Миклошу он на руку — ведь если надеть приличный костюм или пальто, что не часто случается, поскольку в воскресенье лучше всего обходить свой участок, — по дороге кто-нибудь непременно спросит:

— Может, свататься идешь, Миклош? Или скажет:

— Как ты вырядился!

Егерь же — человек замкнутый и не любит таких разговоров.

Он идет по тропинке, радуясь, что вокруг туман: хорошо бы уйти подальше, пока он не рассеялся. И можно помечтать: ему уже не грозят неожиданные встречи и любопытные расспросы. Идти приходится медленно — дорога грязная, почти ничего не видно, только шумит в стороне река.

Вот уже подул ветерок, погода проясняется, но туман, верно, еще стоит и в вышине, ведь где-то растерянно гогочут дикие гуси, и крик их то и дело прерывает приятные раздумья Миклоша.

Иногда он видит их расплывчатые тени, которые тотчас исчезают. Но ружье держит наготове — чем черт не шутит.

«Тетя Юли — добрая душа. Как хорошо, что мы сможем жить у нее», — думает он, возвращаясь на цветистый путь мыслей, связанных с Эсти, но тут гусь проносится так низко — он видит даже его зоб, — что и ручкой от метлы можно его сбить.

«Вот ротозей! Что-нибудь одно из двух: или охоться, или мечтай, — стыд и срам», — поругал он себя и выбрал охоту; остановившись, он вгляделся в клубы тумана.

«Ах, голубчик, что ж ты наделал, поджарить бы такого гуся, как тот», — продолжал укорять он себя, но вдруг откуда-то сзади донесся гогот сбившейся с дороги птицы.

Грохот выстрела растаял в тумане, и гусь с шумом упал на землю.

«Приду не с пустыми руками, с подарком, — подумал егерь, — хотя, наверно, больше подошли бы цветы».

Но тут приблизились еще два гуся. В ружье, к сожалению, оставался только один патрон, но и он сделал свое дело. Второй гусь упал рядом с первым.

«Два жирных гуся! А садовник пусть несет своей невесте цветы».

Туман стал подниматься.

Связав гусей за лапы, Миклош повернул к мельнице, как вдруг из завесы тумана выбежали две знакомые собаки.

—Вы что?

Они тотчас сели. Пират поднял переднюю лапу, показывая свою боевую рану, и, виляя хвостом, пояснил, что примчались они сюда, услышав выстрелы: а вдруг понадобится их помощь.

—Мне не нравится, что вы тут слоняетесь, но если уж забрели так далеко, пойдемте вместе домой.

Пират вопрошающе посмотрел на Миклоша:

—Можно понюхать гусей?

И собаки поплелись следом за егерем. Они ни разу не залаяли, предупреждая хозяев, что идет гость, и поэтому те и не подозревали об этом.

«Видать, я слишком рано пришел», — засомневался Миклош и, увидев, что в двери мельницы торчит ключ, зашел в комнатку, где, как он знает, в это время можно обычно застать мельника.

—Я слышал выстрелы и подумал, ты, верно, скоро придешь. Два выстрела — два гуся. Садись-ка, сынок. Потолкуем, пока варится суп.

Мельник достал из буфета стаканы. Наполнил их и чокнулся с Миклошем.

—Пей!

Егерь, не ожидавший, что палинка окажется такой крепкой, с трудом перевел дух.

— Точно огонь! — кряхтит он.

— Ничего, третья чарка пойдет как по маслу, — говорит

довольный мельник.

Мельник широкоплечий, в воскресном сером костюме, — сама любезность.

—Так-то, сынок, — твердит он, и Миклош, впервые услышав от него такое обращение, ощущает, как его окутывает тепло семьи.

Он понимает, что сейчас самое время объясниться с отцом Эсти, и если он поговорит с ним, потом легче будет говорить с ее матерью.

—Дядюшка Калман, — Миклош встает, — я, верно, и сегодня не решился бы сказать, прислал бы другого вместо себя, как положено, но…

Лицо у мельника сразу становится серьезным. Он слушает парня, который хочет увести из дома его единственную дочку. Молчит мельница, шумит река, рассеивается туман, и егерь по всем правилам просит руки девушки.

Калман Чёндеш отвечает не сразу. Он смотрит в окно, словно хочет получше запомнить эту минуту, потом, встав, неловко обнимает егеря.

Они садятся и опять замолкают, будто устали оба, приняв нелегкое важное решение.

— Миклош, сынок, — и точно от сверкающего на реке солнца, от душевной безмятежности сияет его лицо, — Миклош, сынок, я по себе знаю, как трудно выговариваются слова, когда сватаешься к девушке, однако когда пойдешь к нашим, повтори их, а я сделаю вид, будто ни о чем понятия не имею. Ладно? Тетушка Луиза тебе бы не простила, что сначала ты сказал все мне одному.