Иштван Фекете - Лутра

Но ни звука не было слышно. Куры спали, вытянув шеи. Звезды затуманились, но снег сверкал, и в его блеске вырисовывался в капкане какой-то черный зверек.

«Попалась! — возликовал егерь. — Вот здорово! Огромная куница! — Но подойдя ближе, остановился, огорчённый. — Проклятый кот, расшиби тебя молнией! — негодовал он. — Чего ты пришел сюда?»

Кот, разумеется, ничего не ответил, а егерь поспешил сокрыть его бренные останки, ведь соседи тетушки Винце не обрадуются, узнав о преждевременной кончине своего кота.

Миклош засунул мертвого кота в рюкзак, капкан повесил в конюшне и через сад направился в поле. Но пройдя несколько шагов остановился и снова стал изрыгать проклятия на голову мертвого кота.

«Лиса!. . Тут была лиса!»

Следы явно показывали, где Карак шел ровными крадущимися шагами, а где бежал, делая длинные прыжки. Возле врытой в землю бочки он, как видно, лежал.

«Стало быть, тут сидела, притаясь, лиса, когда этого гадкого кота захлопнул капкан, а потом она, потеряв голову, понеслась прочь, — размышлял егерь и, как мы знаем, не ошибся. — А место для капкана я правильно выбрал. Кошачью шкурку выделаю для себя. Шапка, верно, из нее получится. Жаль, мало попадается черных кошек».

Егерь должен уметь не только обдирать и обрабатывать шкурки, но и дубить их. Мех домашней кошки очень теплый и даже прочней и красивей, чем у дикой. Шкурка дикой кошки не ценится, и кошачьи шубы на разгуливающих по бульвару дамах сделаны из домашних кошек. Их разводят специально для этой цели. Мех диких животных, обитающих на воле, вообще красивей и прочней, чем у искусственно разведенных или домашних, но дикая кошка составляет исключение, а это доказывает, что она не предок домашней, которая произошла от нубийской или кафарской кошки, прирученной в древнем Египте и оттуда распространившейся по Европе и Ааии. В Египте была, наверно, масса мышей, и потому кошку считали священным животным. За ее убийство казнили, ведь сотня рабов не могла так же надежно, как одна кошка, охранять от голодных мышей фараоновы житницы.

Миклошу эти исторические факты, вероятно, не известны; он небрежно тащит в рюкзаке кота, и ему даже в голову не приходит, что в Египте его за это казнили бы, разумеется, не сейчас, а пять тысяч лет назад. Но зато теперь ему приходится опасаться, как бы тетушка Кардош не проведала о печальной участи своего любимца: тогда ни один древний бог уже не спасет Миклоша от бесконечных попреков.

Но егерь уже забыл про кота; он идет по следу лиса, который пробегал здесь дважды, туда и обратно, а в этом месте, как видно, замедлил бег.

Да, Караку безусловно повезло! Если бы он не повстречал Инь, свою будущую подругу жизни, то непременно попал бы в капкан, ведь он оказался бы во дворе намного раньше, чем Мяу, чей предок был на короткой ноге с фараонами и мог это себе позволить, поскольку считался святым.

Над рекой клубится легкий туман; поля и леса уже стряхнули с себя ночь. Свет луны становится все более блеклым, и звезды уже затерялись в сиянии, предвещающем день. Где-то вдали гогочут дикие гуси, но это почти не нарушает прохладной-утренней тишины.

Миклош стоит на берегу реки, где Карак свернул в камыши, и думает, куда ему податься. Идти по лисьему следу дело безнадежное — ведь лиса за одну ночь прокладывает много путей, и если даже удается найти ее лежку, то, заслышав приближение охотника, она моментально удерет. И пусть даже след ведет к норе, все равно ничего не поделаешь: без собаки до зверя в норе не добраться.

Пока Миклош стоит в раздумье, кто-то кричит ему из леса и машет рукой: подожди, мол.

— Хорошо, что я тебя увидал, — запыхавшись, подходит к нему один знакомый. — Мельник просил передать тебе вот эту записку, что-то насчет муки. Я хотел отнести тебе домой, а теперь не придется тратить на это время.

— Спасибо.

— Не за что. Охотишься?

—Иду по лисьему следу, вдруг куда-нибудь приведет, — и, положив записку в карман, он движется дальше.

Но это не записка, а письмо, которое он хочет прочитать, оставшись в одиночестве.

Уже потеплело, тонкий снежок не хрустит, да если и хрустел бы, Миклошу сейчас это все равно.

«.. .И завтра мы с нетерпением будем ждать вас к обеду…» — стоит между прочим в письме, где о муке, разумеется, нет ни слова.

Только после пятикратного прочтения прячет Миклош в бумажник это знаменательное послание и теперь уже сосредоточивается на изучении следов Карака, которые составляют тоже красивые, но более редкие строки, чем буквы в письме.