Комета Еленина - АФРИКА NOVA

-Нет не ясно. Причём здесь я? – Смутился рыжий Лонгин, пряча за пазуху, висящую на шее глиняную писюльку. А седовласый Луцис, ещё спокойнее продолжил;

- "А притом. Восстание в германских легионах, нельзя назвать восстанием, дружок. Поверь мне. Я служил на Рейне. Туда водил нас славный Друз Германик. Сейчас он консул с Тибереем и этот год отмечен его именем. Тогда ещё он в преторах ходил. Да собственно "Германиком" и не был. А я, таким же как и ты был юниором. Могли волнения тогда стать штормом. Это правда. Их было восемь легионов германских и три в Панонии. Но, всё-таки, броженье не стало бурей. Пограбили, пожгли округи, убили два десятка офицеров, разбили камнем Друзу голову, и стали на колени, увидев его кровь и то, как затмевается луна.

Друз, вероятно знавший о затмении, как раз приехал в лагерь в это время, ночью, собрав людей к трибуне. А эти олухи, решили, что гневят богов, стояли на коленях, моля их о прощении и плакали как дети. А утром перебили самых ярых заводил собственноручно, поклявшись в верности, раскаявшись, утихли. А следующей ночью отправились в коротенький поход на поселенья марсов, смывать с себя позор их кровью. И вырезали спящих дикарей, не ведая пощады, ни к детям, ни к старикам. И всё тебе восстание...

Через четыре года, в походе против хаттов и сикамбров, мы дружно усмиряли непокорный Маттий (столицу этих хатов). Тогда был Друз уже "Германик" и триумфатор, а я за доблесть возведён в центурионы. И насмотрелся я тогда такого... Тебе не снилось...

Всё это я к чему? Всё, то о чём ты нам сегодня шепчешь как новость, случилось в консульство Мания Липида и Тита Тавра, семь лет назад, ты был ещё ребёнком тогда, и мог не знать об этом.

Теперь же эта сука–аскарида, собака Требий, чтоб выслужится пред центурионом, змеёй к тебе и прочим новобранцам залазит в сердце, для того, чтоб только легче дёргать за язык.

"Молчи и слушай!" – Мой тебе совет. Ни слова о германских легионах, о бедах ветеранов, трудной службе и прочих тяготах, речь о которых, на их, собачий взгляд, съедает дисциплину. А чем они привыкли за неё бороться? Правильно... Плетьми нарядами, трудом и постной кашей. Он просто провокатор.

Ступай, и да... Оставь свой скутум, мы ж не на войну,и не в поход".– Луцис, улыбнувшись, кивнул на зачехлённый щит, висящий, на плече своего поникшего собеседника, и вышел из палатки.

Лонгин, послушно оставил щит и, застёгивая на бегу шлем, поспешил присоединиться к товарищам, заняв своё место в строю.

Блестела сталь солдатских лорик, огромные медали на груди беззубых ветеранов сверкали, отражая лучи чужого Африканского светила. Начинался развод. Корницен в волчьей шкуре трубил «внимание» на выход офицеров.

Шёл первым аквилифер, шагая с непокрытой головой, неся в руках блестящий жезл серебряный с резьбою, увенчанный блистающим орлом из золота отлитым. За ним шагал в серебряных доспехах центурион – примипил, (самый главный из центурионов) позолоченный шлем его сиял под красным пышным гребнем. За ним шли остальные командиры по рангу.

Последним плёлся старый Декрий (наш центурион). И этим фактом он был уже изрядно взбешен. И издали сжигая нас взглядом, отец родной и славный гражданин, от злости шевелил губами, шепча проклятия в наш адрес.

Да, мы плохие... Из всех пятидесяти девяти центурий в легионе, мы были самой сбродной и паршивой. Дисциплинарная центурия подонков. (На их собачий взгляд - последняя по счёту от начала, но первая, зато по счёту от конца - на наш). Наконец и он, слегка хромая, занял своё место, кого-то пнул, в кого-то просто плюнул, и замер, глядя на штандарт с персуной, где был изображён Тиберий Цезарь Август.

Штандарт тащил имагинифер, его лицо скрывала серебряная маска. За ним шагал легат седой бывалый воин и легиону – первый командир, за ними волочился латиклавий(приехавший из полиса трибун), совсем ещё мальчишка, с широкою пурпурной полосой на белой тунике. Они становились перед строем.

(О-о-о... Сегодня будет жарко, редкий случай, обычно обходились мы без них). Корницей протрубил на медном роге «приветствие» и стих. Все замерли. Легат, похоже, терпящий похмелье, прокашлявшись негромко, закричал;

- "Тиберий Цезарь Август, сын Божественного Августа, Великий понтифик, с нами! Слава цезарю!"

Над североафриканским побережьем, пугая кроликов и чаек пронеслось троекратное, громогласное «СЛАВА!» Все пять тысяч присутствующих при этом, подняли правые руки в приветствии.

- "Слава Риму!" - Воскликнул трибун, и всё повторилось снова.