Александр Бельфор - Знак кровоточия. Александр Башлачев глазами современников

Как искали искры в сыром бору,

Как писали вилами на Роду.

Пусть пребудет всякому по нутру,

Да воздастся каждому по стыду.

И с простотой мудрого старика: «Нет тех,, кто не стоит любви». И вдруг неожиданно гармонично, как будто это сама классика русского фольклора: «Как ходил Ванюша бережком вдоль синей речки, как водил Ванюша солнышко на золотой уздечке… » или «Душу мне до дыр ты пропел, родной».

Поэты бывают двух глубинных ипостасей - эллины и догматики. Выдающихся поэтов-догматиков абсолютное большинство. Они могут быть гениями, но в их стихах нет юмора, нет такого качества, которое при социализме называлось эклектичностью и считалось весьма вредным не только для литературы, но и для строительства «светлого будущего». А по сути дела, это как два архитектурных решения стадиона. Современный стадион закольцован. Он закрыт со всех сторон, а иногда и сверху. Это - догма. У древних же эллинов стадион был трехтрибунный, открытый белому свету с одной стороны. Так поэт-эллин открыт всему миру. В его ум и сердце легко умещаются разные эпохи, страны, стили, стилистики, философии и еще много, много чего другого. Одна особенность легко определяет поэта-эллина. Это юмор. Таких поэтов было весьма немного. Пушкин, Высоцкий и добавьте еще сами кого знаете. Правда, у Владимира Высоцкого любовные стихи при исполнении автором теряли некую часть своей лиричности только благодаря физиологии, голосу и самой стилистике песни. Так устроены были голосовые связки у великого барда. И поэтому Высоцкого тоже следует читать. И не только поэтому. Трагичность и социальность Башлачева сочетаются с юмором, афористичностью, самоиронией и полной душевной незащищенностью, это тоже эллинизм. Вот грустный юмор:

А солнце все выше! Скоро растает.

Деды Морозы получат расчет.

Сидя на крыше, скорбно глотает

Водку и слезы мой маленький черт.

Кто же - век, что «жует матюги с молитвами», или этот его слезливый пьяный черт смог дорисовать рога «моей иконе»? А потом уж и вовсе ее ужас: «Кто услышит стопы краденой иконы?» Александр Башлачев вовсе не был слишком молод для такого поэтического мастерства. Если талант есть, он проявляется рано. И когда к нему приходила «бешеная ясность, насилуя притихшие слова», и когда у него возникали «вирусы новых нот в крови», он писал удивительные строки, где были и фантастические метафоры, и ассонансы, и другая звукопись и прочие поэтические тропы. Давайте вспомним некоторые: пели до петли, боль яблока, скатертью тревога, злобная месть, за лихом лик, страшный зуд, Скудный день, в грязь ножом, Царь-Пушкин… Это далеко не все. А «Грибоедовский вальс», блестящая баллада, написанная как будто по рецепту европейских классиков поэзии. Тоже эллинизм. Простите, «эклектика». Довольно сложная для чтения строфика, разные ритмы и виды стиха в некоторых произведениях диктовались музыкальной формой и обычным человеческим дыханием вдох-выдох при пении. Если бы (ах это сослагательное наклонение!) Башлачев собирал свою книгу в девяностых или в начале XXI века, он наверняка многое мог причесать, отредактировать для печатного станка. Это видно по тому, как он блестяще владеет формой. Достаточно вспомнить «Пора собираться на бал…» - очень изящно, и «Галактическая комедия» изобретательная, вполне достаточная для сюжета драматической пьесы или киносценария.

Его судьба вся в его стихах. По ним можно многое понять, а также попытаться догадаться. Он сказал смертельно иронично о ком-то, а получилось - о себе. «Погиб поэт невольник чести, сварился в собственном саку». В этом нет ничего унизительного. Почти так же погибли Есенин, Маяковский, Высоцкий, Олег Григорьев. Да и Пушкин с Лермонтовым тоже были сварены в соку - может, не совсем своем, «специи» добавляло общество. Каждый умирает наедине с собой, но при помощи коллектива. Не станем углубляться в образ жизни поэта, в его неустроенность, пьянство и прочие русско-советские реалии. Для нашей поэзии, да и вообще для нашей культуры и всей пространственной жизни это общее место. Однако сказано об этом великолепно самим автором. Сначала он несправедливо, но красиво обвинил время: «Времяучит нас жить». Кого-то учит, кого-то нет. Но затем совершенно откровенно: «Мы ищем истину в стаканах и этой истиной блюем». И поэтому четкое предчувствие: «Поэты в миру после строк ставят знак кровоточия. В быту тяжелы. Однако легки на поминках». Очень грустно, но как мастерски это «кровоточие» и «легки на поминках»! Легок на поминке - значит, вернулся. Он мучительно хотел Свободы. За нее он готов был отдать самое дорогое, свое единственное - стихи и песни. «Я хочу дожить, чтобы увидеть время, когда эти песни станут не нужны». Ну, вот она, свобода. А песни Башлачева нужны, как прежде - примета настоящего искусства. Он предупреждал нас: «Мы высекаем искры сами назло тотальному потопу. Из искры возгорится пламя и больно обожжет нам… жопу». Пламя русского капитализма не только обожгло честным людям все выступающие места и души, но беззаботно жжет людей, особенно стариков и малых детей, до смерти, как в топках фашистских концлагерей. Как-то беседуя с молодыми интеллектуалами, я высказался несколько кощунственно, но достаточно наивно: «Может, и хорошо, что Башлачев не дожил до сегодняшних дней? Ему было бы еще страшнее жить сегодня». На что умные юноши мне ответили: «А вы вспомните, как начинали его ровесники и коллеги - в кочегарках, грузчиками, выступали в подвалах, на квартирах. Так же, как он. А сегодня кто они? Буржуазия. Заигрывают с властью. Придворные артисты. Некоторые лезут сами во власть. Так что неизвестно, что бы с ним стало сегодня. (“Век при дворе и сам немного царь”). И народ их любит, во всяком случае, толпа». Я возразил: «Но он был неадекватно всем “рокировщикам” талантлив!» -«Это бы его не спасло. Променял бы на деньги, на попсу свой талант!» Я все же был с ними не согласен. Не все продается за деньги, тем более уворованные у народа. Самодостаточность свободного художника - вот пространство, среда, атмосфера поэта. «Я занят веселой игрою, я солнечных зайцев ловлю, и рву васильки на обоях, и их васильками кормлю». Это она, настоящая свобода. Как бы он ее ни желал, все же замечал иногда, что она всегда живет в его существе. И другой, внешней, может быть, и не надо. Тем более что платить за нее приходится так дорого - жизнью. И все же он был счастлив, потому что понимал, чем владеет по сравнению с теми, другими, кому микрофон, как кляп, или с тем, кого он вопрошал: «Несколько лет, несколько зим. Ну, как ты теперь, звезда ? Несколько Лен, несколько Зин и фото в позавчерашней газете». У большинства в сегодняшней и завтрашней. Это сути никак не меняет. Ибо «позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех». Он $идел, как ложь таких людей превращается в страх. Но это - тогда.