Александр Бельфор - Знак кровоточия. Александр Башлачев глазами современников

Обычно слушатели вкладывают свой смысл в твое произведение. Это нормально! Главное, чтобы до них донеслось то самое, что приходит к автору. Потом каждый способен закутать его в любые одеяла, но главное - донесен ли этот меседж, ключевое слово. В песне «Убить свою мать», например, главное - идея безграничной свободы. А уж образы?.. Я мог то же состояние обрядить в любое количество образов. Транслировать идею можно через какие угодно образы. Если человек уловил твой меседж, начинается его творческий процесс. Какие образы у него возникают в голове, какие пространства? Врубается человек в твое творчество или не врубается? Бывает, сходил человек на концерт, его не торкнуло. А потом, в один прекрасный момент, он вдруг понял, о чем это было. И все! И с тех пор он навсегда наш. У меня так было с Гребенщиковым. До двадцати пяти лет я считал его позером, ворохом цитат из книжек, которые я, ха-ха, тоже читал! А потом вдруг до меня как доперло! Вдруг я понял, что это! И с тех пор я преданнейший его поклонник и пациент, потому что он - лекарство. В нем самом ничего не изменилось, изменилась ситуация…

Да, Борис Гребенщиков - не из тех, у кого группа состоит из равных музыкантов. Многие не простили ему этого момента. И это, конечно, печально, потому что «Аквариум» изначально был именно группой. А поздний «Аквариум» - это аккомпанирующий состав, это только Борис Гребенщиков. БГ-соло появился после «Русского альбома». Он таким стал, он таким и остается.

Был одно время в составе нового «Аквариума» очень хороший гитарист Леша Зубарев - самостоятельная единица. Сейчас - клавишник Борис Рубекин. Тит, да, конечно, тоже величина! Но этого мало для группы. А в старом «Аквариуме» были великолепные ребята, но они очень плохо играли! Конечно, Гребенщиков понимал, что это невозможно слушать… Человек несет послание, но музыканты плохо играют! И он меняет друзей, полноправных членов группы на профессионалов. Это правильно? Правильнее вместе учиться играть. Мы, по крайней мере, стараемся делать так. Но зачастую кто-то отстает. Что делать? Тянем… И меня тянут побольше многих, потому что я ленивый. Я нахожусь в страшном противоречии: настоящий музыкант - это тот, кто впахивает, а поэт - это тот, кто лежит на диване. Еще Шестов говорил о том, что любимое занятие поэтов - ничегонеделание. А группа - это производство в четкие сроки! Нужно работать. И меня это дико мучает. Поэтому меня постоянно пинают в зад за мое врожденное раздолбайство.

Башлачев, конечно, не был раздолбаем… Совсем нет! Я хорошо отношусь к творчеству Башлачева, но восприятие того, что он делал у меня было не одномоментным.

Я застал его в живых, в некотором смысле… Как-то на квартирнике Юры Наумова, я сыграл Юре несколько песен, и он сказал: «Сейчас у нас дебют, выступит молодой талант!» Он пустил меня перед собой поиграть, придурка восемнадцатилетнего… И он сказал мне тогда: «Тебе надо познакомиться с Башлачевым. Это близко с тем, что ты делаешь».

И вот, я пришел в гости к моему хипповому приятелю Майку Орехову. Спросил его: «Ты знаешь Башлачева?» - «Да! Он только что от меня уехал. Мы с ним записали три катушки… Сейчас поставлю!» Я послушал, мне совершенно не понравилось. Я был пленен творчеством Наумова… Мне казалось, что Башлачев, в принципе, где-то рядом с Наумовым, но только, в отличие от Наумова, этот человек не умеет играть на гитаре, орет дурным голосом и бренькает на трех аккордах.

Когда вышла пластинка Башлачева, уже после его смерти, я купил ее больше по инерции. Поставил… Там была песня «Ванюша». Вот «Ванюша» меня и нахлобучил! Как-то я с «Ванюшей» вкатился в Башлачева. Это был период, когда я много его слушал, пропитывался тем, что делал человек.

Я на тот момент был сильно моложе его, и он был для меня очень авторитетным автором, но он не повлиял на меня - практически совсем никак. Есть такие вещи, которые вроде и не понравились, но повлияли. А бывает наоборот - и понравились ужасно, и потрясли, но не повлияли. Башлачев, в этом смысле, произвел на меня серьезное впечатление, которое никак не повлияло на то, что делаю я сам.

Я взрослел, со временем одни песни нравились больше, другие меньше. В конце концов дошло до «Имени имен», которое уже накрыло меня на одном уровне с самыми серьезными произведениями мирового искусства. Но потом и оно потихонечку отошло. Но это уже чисто возрастные вещи. Даже Лермонтова я сейчас читаю, и понимаю, что это написал мальчишка двадцати восьми лет! Тематика, им затронутая, уже не подходит мне по возрасту, это все давно пройдено. Тоже и с Башлачевым… Да, какие-то вещи, глубоко подлинные не измеряются временем, ты хоть в тринадцать лет напиши, но если вещь подлинная, она останется в сердце навсегда. А так образная система включается… В моем возрасте принято те же вещи запаковывать в другие одежки, более прямые. У меня, например, есть друг, петербургский поэт, он пристал ко мне однажды, прямо как с ножом к горлу: «Калугин, ты перестал быть поэтом?» - «Да». - «Где поэзия в том, что ты делаешь?» Я говорю: «Нет ее». И так вот слово за слово… Я его спрашиваю: «Как ты сформулируешь, почему нет поэзии?» Он отвечает: «Нет метафоры. Суть поэзии - это метафора». Все верно.