Томас Пикок: Усадьба Грилла

Но, как ни старался, отец Опимиан не мог отогнать смутный образ - себя самого, благословляющего двух врачующихся юных своих друзей.

1. ГЛАВА VII

СВЯЩЕННИК И ЕГО СУПРУГА. СОЮЗЫ ЛЮБВИ. ГАЗЕТА

Indulge Genio: carpamus dulcia: nostrum est

Quod vivis: cinis, et manes, et fabula fies.

Vive memor lethi: fugit hora: hoc quod loquor, inde est.

Persius

Гения ты ублажай своего {52}: лови наслажденья,

Жизнь наше благо; потом - ты пепел, призрак и сказка.

Помня о смерти, живи! Час бежит, и слова мои в прошлом.

Персий

- Agapetus и Agapetae {Αγαπητος καὶ ἀγαπηται. (Примеч. автора).}, - сказал преподобный отец Опимиан наутро за завтраком. - И притом в лучшем смысле слова - таковы, к счастью, отношения юного сего господина со служанками.

Миссис Опимиан:

- Может быть, ты возьмешь на себя труд изложить мне свое мнение о них более доступно?

Преподобный отец Опимиан:

- Разумеется, душенька. Слово означает “влюбленный” в чистейшем, возвышенном смысле. В этом-то смысле и употребляет его святой апостол Павел, говоря о единоверках своих и возделывающих общий с ним вертоград соратницах, в чьих домах доводилось ему живать. В этом смысле прилагалось оно к девам и святым мужам, обитавшим под одной кровлей в союзе любви духовной.

Миссис Опимиан:

- Что ж, всякое бывает. Ты - святой муж, отец Опимиан, однако, будь ты холост, а я дева, вряд ли рискнула б я быть твоей ага… ага…

Преподобный отец Опимиан:

- Agapete. Но я никогда и не посягал на такую духовную высоту. Я последовал совету святого апостола Павла, который говорит: “Лучше вступить в брак…” {53}

Миссис Опимиан:

- Цитату можешь не оканчивать.

Преподобный отец Опимиан:

- Agapete часто переводится “приемная сестра”. Такие отношения, по-моему, вполне мыслимы при наличии обетов безбрачия и духовной высоты.

Миссис Опимиан:

- Очень возможно. И столь же мыслимы при отсутствии того и другого.

Преподобный отец Опимиан:

- И еще более мыслимы, когда приемных сестер семь, а не одна.

Миссис Опимиан:

- Возможно.

Преподобный отец Опимиан:

- Если бы ты видела, душенька, как обращаются эти девицы к хозяину, ты бы тотчас поняла характер их отношений. Их почтительность неопровержимо убеждает меня, что я не ошибся.

Миссис Опимиан:

- Будем надеяться.

Преподобный отец Опимиан:

- У меня попросту нет сомнений. Семь весталок непорочны, либо ничего не стоят ни наблюденья мои, ни весь мой жизненный опыт. Называя их весталками, я не вполне точен: в Риме избиралось только по шести весталок. Зато было семь плеяд, покуда одна не исчезла. Можно допустить, что она стала седьмой весталкой. Или, поскольку планет прежде было семь, а теперь насчитывается более пятидесяти, можно и седьмую весталку приписать законам прогресса.

Миссис Опимиан:

- Смертных грехов прежде тоже было семь. Сколько же прибавил к их числу прогресс?

Преподобный отец Опимиан:

- Надеюсь, ни одного, душенька. Хотя этим обязаны мы не собственным его тенденциям, но емкости старых определений.

Миссис Опимиан:

- По-моему, я уже где-то слыхала это твое греческое слово.

Преподобный отец Опимиан:

- Есть такие агапемоне {54}, душенька. Ты, верно, про них думаешь.

Миссис Опимиан:

- Про них. И что бы такое могло это слово значить?

Преподобный отец Опимиан:

- Оно значит “приют любви”. Любви духовной, разумеется.

Миссис Опимиан:

- Хороша духовная любовь - разъезжает цугом {55}, роскошествует и укрывается высокой стеной от любопытных взоров.

Преподобный отец Опимиан:

- Все так, душенька, но вреда ведь от этого никому никакого нет.

Миссис Опимиан:

- Ты, отец Опимиан, ни в чем вреда видеть не хочешь.

Преподобный отец Опимиан:

- Боюсь, я во многом вижу больше вреда, нежели мне бы того хотелось. Но агапемоне кажутся мне безвредными оттого, что я о них почти не слышу. Свет из-за всего готов поднять шум; а на то, что в порядке вещей, никто и внимания не обращает.

Миссис Опимиан:

- Неужто, по-твоему, эти агапемоне - в порядке вещей?

Преподобный отец Опимиан:

- Я говорю только, что не знаю, соответствуют ли они порядку вещей или нет. А вот нового в них нет ничего. Еще три столетия назад было такое семейство “Союз любви”, и Мидлтон о нем сочинил комедию. Королева Елизавета семейство преследовала; Мидлтон его высмеял; оно, однако, пережило обоих, и в том не вижу я никакого вреда {56}.

Миссис Опимиан:

- Неужто же свет так зол, что замечает новизну только в беспорядке?

Преподобный отец Опимиан:

- Быть может, это происходит оттого, что порядок вещей нарушается лишь изредка. Из множества людей, утром идущих по улице, лишь одного ограбят или собьют с ног. Если бы вдруг сообщение Гамлета “в мире завелась совесть” {57} оказалось верно, тотчас перестали бы выходить газеты. Ведь в газетах что мы читаем? Во-первых, отчеты обо всех смертных грехах, о несчетных видах насилия и обмана; затем безудержную болтовню, вежливо именуемую законодательной мудростью, которой итог - “непереваренные массы закона, вытряхнутые, как из мусорной тележки, на головы подданных” {Джереми Бентам. (Примеч. автора).}, затем перебранку в том лающем тоне, который именуется адвокатским красноречием и которого первым виртуозом был Цербер {Cerberus forensis erat causidicus. Petronius Arbiter [Цербер был судейский крючок. Петроний Арбитр (лат.). Фрагмент. 8]. (Примеч. автора).}; далее читаем мы о скандальных собраниях разоренных компаний, где директора и пайщики поносят друг друга в отборных выражениях, неведомых даже Рабле; о банкротствах банков, словно мановением волшебной палочки заставляющих благородных джентльменов сбрасывать маски и домино и являться в истинном своем облике жуликов и карманных воришек; об обществах всякого рода, обучающих всех всему, вмешивающихся во все дела и исправляющих все нравы; далее читаем мы хвастливые объявления, сулящие красоту Елены той, кто купит баночку крема, и век Старого Парра {58} тому, кто купит коробочку пилюль; читаем о чистейшем безумии так называемых дружеских встреч; читаем отчеты о том, как какой-нибудь невыразимый болван развлекал избранное общество - все предметы разные, несуразно-многообразные, но доведенные до сходства почти родственного лоском лжи, которая их покрывает.