Борис Парамонов - Борис Парамонов на радио Свобода -январь 2012- май 2013

Философы говорят, что для оценки того или иного явления важен не его источник, а собственное имманентное достоинство. Безусловно, то можно отнести и к герценовскому социализму. Вообще он, при всех своих увлечениях, был человеком реалистической складки, умел видеть жизнь такой, как она есть. Но тем более интересно, даже поучительно посмотреть, как его изначальные стремления помешали ему разобраться в сюжетах и конфликтах его собственной жизни.

Читатель “Былого и дум” не может не заметить одного обстоятельства в отношениях Герцена с его друзьями: он постоянно ссорил их с женами или, по крайней мере, неодобрительно о них отзывался. Так было с Кетчером, с Энгельсоном, даже с Боткиной и его французской подругой. Так же не понравилась ему и первая жена Огарева, которой, в свою очередь, не понравилась некая экзальтация в дружбе Герцена и ее мужа. Отношения Герцена с Огаревым имели выраженно эротическую окраску; так, Огарев в одном письме называл “страстью” свою дружбу с Герценом, а Герцен, со своей стороны, называл пресловутую клятву на Воробьевых горах “обручением”. Дальше – больше: когда Огарев, уже после смерти жены Герцена, появился со второй своей женой в Лондоне, Герцен эту жену друга просто-напросто присвоил и народил с ней детей (на что, кстати заметить, не был способен Огарев ни в первом, ни во втором своем браке). И эта ситуация почти зеркально изобразила ту, что перенес сам Герцен в истории его жены и Гервега – немецкого поэта, страстно привязанного к Герцену и в тесном семейном общении заведшего роман с герценовской Натали.

Об этом подробно и страстно пишет сам Герцен в той части “Былого и дум”, которая получила название “Рассказ о семейной драме”. Герцен пишет о Гервеге:

Диктор: “Я с досадой слушал вечное повторение жалоб Гервега на свою слабость, сопровождаемое упреками в том, что мне не нужен ни привет, ни ласка, а что он вянет и гибнет без близкой руки... Затем следовали страстные уверения в дружбе ко мне... Письма его ко мне, оставшиеся у меня, скорее похожи на письма встревоженного любовника, чем на дружескую переписку. Он со слезами упрекает меня в холодности; он умоляет не покидать его; он не может жить без меня, без прежнего полного безоблачного сочувствия... он жаждет начать новую жизнь, -жизнь вдали, лишь с нами – и снова называет меня отцом, братом, близнецом”.

Борис Парамонов: И вот Герцен замечает, что за этими разговорами отношение Гервега к Натали принимает, как говорит Герцен, “более страстный характер”. Собственные гомоэротические наклонности Гервега несомненны, и его роман с Натали являет клинически ясную картину так называемого “комплекса Кандавла”: мужчина, ищущий близости с женой друга или всякого близкого человека, любит не стольку эту женщину, сколько ее мужа, и таким образом символически сближается с этим мужем, женщина в этой игре бессознательных импульсов – субститут мужа.

В русской классике богатый набор этих ситуация явлен у Достоевского: например: в романе “Униженные и оскорбленные” - отношения Ивана Петровича, князя Алеши и Наташи или в повести “Вечный муж”, где главный герой постоянно влюбляется в любовников своей жены.

Собственные тайные (а иногда думается, что и не вполне тайные) гомоэротические наклонности Герцена проявились в том, что, многое заподозрив, во многом и убедившись, он продолжал самое тесное общение с Гервегом и даже поселил его в собственном доме. Постоянный мотив “Рассказа о семейной драме” - самоупреки Герцена: зачем, зная то-то и то-то, он не сделал того-то и того-то. В подробности здесь входить незачем: текст “Былого и дум” доступен всем. Несомненно, что Герцен бессознательно сам хотел того, что произошло, но этот его импульс подвергся у него мощному вытеснению и потому вдвойне и втройне болезненней воспринимал он происходящее. Несомненно, что в этой истории главная вина ложится на Герцена; но с другой стороны, ситуацию такого рода нельзя квалифицировать в моральных терминах, эрос не знает морали. Фрейд, говоря об Эросе и Танатосе, пишет: и вот, видя борьбу этих титанов, мы продолжаем вести жалкий разговор о добре и зле. Необходима спешная оговорка: мы не говорим о ненужности понятий добра и зла, а только о том, что инстинктуальная сфера бессознательного не знает этих понятий.

Интересно, что в постфрейдову эпоху снова всплыла тема эротических измерений общественного устройства – тема сен-симонистская, так остро взволновавшая когда-то молодого Герцена. Здесь нужно, прежде всего, вспомнить книгу Герберта Маркузе “Эрос и цивилизация”, говорящая о необходимости экспроприации прибавочного Эроса и равномерном его распределении среди членов общества. Это довольно эксцентричная теория, но ясно, что она по-своему и очень остро отрефлексировала сексуальную революцию нашего времени. Позволительно думать, что сексуальная удовлетворенность – дело не столько справедливого общественного устройства, сколько индивидуального характера сексуального субъекта. А в сегодняшнем мире эта проблема решается не в порядке социальной революции, но чисто техническими средствами: интернет дал прямой доступ если не к реальному, то к виртуальному сексу всем желающим.