Борис Парамонов - Борис Парамонов на радио Свобода -январь 2012- май 2013

Евгений Евтушенко В таком контексте обретает внятный смысл даже такая евтушенковская эскапада, как организация собственного музея. А что? Ему некуда было девать подарки, врученные ему в девяносто странах. Это напоминает позднее сталинское время с музеем подарков товарищу Сталину. Но Евтушенко, что ни говори, лучше Сталина. И его музей в плане культурной символики нечто вроде другого монумента – мавзолея Ленина. При том, что субъект музеизации жив и активен. Представьте себе мавзолей, где бы Ленин не лежал в стеклянном гробу, а, скажем, плясал казачка. Это и есть Евтушенко.

У Евтушенко есть поэма "Коррида", в которой описаны и одухотворены все элементы этого зрелища – не только матадор и бык, но и зрители, и песок арены, и даже метельщики, этот песок подметающие. И на каждый предмет свой ритм и даже свой кукиш в кармане. Но кукиши забываются, а поэтическая мощь сохраняется. Можно сказать, что всё описанное Евтушенко – а им описано всё в мире - сообщает ему некую энергетическую отдачу. Отсюда его витальная сила.

Я не сомневаюсь, что Евтушенко проживет не менее ста лет, и дай ему Бог. А когда всё-таки (и если!) помрет, то положить его в мавзолей вместо Ленина. Этот символ эпохи будет куда как приятней.

Source URL: http://www.svoboda.org/content/article/24647683.html

* * *

Вечный Жан-Жак

Вряд ли появлялся после Христа человек, который оказал бы сходное по глубине влияние на мир, - не родись 300 лет назад Жан-Жак Руссо (1712 – 1778). Мы вправе говорить об утрате культуротворческой энергии христианства, даже об упадке религиозного сознания в западной культуре, о победном шествии секуляризма все эти триста лет. Но этот же исторический срок, кажется, никак не повлиял на ту вариацию западного мировоззрения, которая связана с именем "бедного Жан-Жака", как он уничижительно, хотя вполне в духе французской лексики, любил себя называть. Достаточно произнести одно, только одно слово, чтобы подтвердить это длящееся влияние. Это слово – хиппи. Руссо сделал жесткую репрессивную западную культуру – нерепрессивной, щадящей, нерассуждающе гуманитарной.

Можно, конечно, да и должно сказать, что первоначальное христианство само было чем-то вроде тогдашнего руссоизма. Фридрих Ницше в своем «Антихристе» именно таким дает портрет Христа. Христианство Христа – эскапизм, "гедонизм на вполне болезненной основе", как формулирует это Ницше. Но кроме Христа был апостол Павел, который сделал из смутного настроения тогдашних аутсайдеров жестко организованную всемирную церковь. Христа в католицизме нет, категорически утверждал Достоевский, провоцируя встречный вопрос: а присутствует ли Он в православной церкви? Но мощную модификацию христианства мы находим в движении Реформации, в протестантизме, особенно в мистических его взлетах, переживавших единство человека и Бога. А Руссо, вспомним, был протестант, житель свободного города Женевы, славившегося своим пуританским ригоризмом. Руссо не раз менял религию, и одно время был вполне пристойным католиком, но основа его - протестантская, персоналистическая, и громадное его достижение как раз в том, что он очеловечил, гуманизировал кальвинистский пуританизм, сделал его религией любви к человеку и природе.

Вот первоинтуиция Руссо: человек по природе добр, его делает злым общество, то есть, история и культура. Человек рожден свободным, но повсюду он в цепях: его закабаляет собственность. Руссо не меньше своих критиков понимал, что такой естественно добрый человек – не реальность, а некая методологическая абстракция, ориентируясь на которую можно построить критику культуры. Культура, то есть, умственные и эстетические достижения человека, не только поднимают его вверх по эволюционной лестнице, но и закабаляют его, опутывая тончайшей и непреодолимой сетью неких высших запретов. Руссо открыл феномен отчуждения человека в культуре, и сделал это намного раньше Маркса, которому обычно приписывают это достижение. Культура, видимо, освобождая человека, возвышая его, в то же время закабаляет едва ли не сильнее, чем природа. За те триста лет, что прошли со дня рождения Руссо, человечество могло убедиться в этом много раз, вспомнив, например, две мировые войны и атомное оружие.

Собственно, само учение Руссо о естественно счастливом человеке, существовавшем если не в архаическом прошлом, то долженствующем появиться в будущем как венец творения, испытало ту же судьбу отчуждающей абстракции. Великая французская революция если не осуществила идеалы Руссо, то вдохновлялась ими. Результатом был полный крах прекраснодушной утопии. Естественный человек, неотчуждаемые права которого вслед за Руссо провозгасили якобинцы, оказался не добрым, а злым, природа в человеке, как показал опыт революции, портит его не меньше, чем культура.