Николай Гусовский - Песнь о зубре

Доблесть такая не только в лесах вырастала:
Славы сестру, поощряли ее повсеместно.
В годы княжения Витовта лагерем было военным
Каждое поле, а мирное время казалось
Лишь передышкой меж войнами — всюду ученья,
Луки трещат на изгибе от частых сгибаний —
Признак надежной руки, молодечества, силы.
Скачки и стрельбы по кругу на точность и меткость:
Всадники мчатся и стрелами метко дырявят
Шапки на взлете над толпами сельского люда.
Часто треух, изрешеченный стрелами в небе,
Падал на круг и под смех поднимался на пику.
Лучник, прицелясь спокойно, в ключе журавлином
Прямо в крыло подрезал вожака, не царапнув
Птичьего тела. На дереве ль, в небе, на волнах
Птица — отличная цель для стрелы, и стреляли
Дичь боровую, болотную и подносили
Мудрому князю в подарок не ради награды.
Жизнь в постоянной охоте считалась похвальной.

С первой порошей охотников княжеских толпы
Зверя теснили в лесах, оглашая чащобы
Шумом и гамом, и гнали на стрелы и пики.
Хитро выслеживать зверя на лежке считалось
Делом обычным. Израненный копьями, в стрелах,
Как в оперенье, он с залежки бросится с ревом
И — оседает, настигнутый метким ударом.
Князю милее других были скачки на ловкость —
Славное дело, в котором за сотнею стадий
Цель намечалась: покрой расстояние в скачке
И победи в быстроте и сноровке, наездник!
Лишь на миру по плечу состязанья такие.
Поочередно срываются с мест табунами,
Мчатся, летят — только топот и храп лошадиный.
Если ж скакун не выдерживал бешеной скачки,
Всадник привычно хватал пристяжную за гриву.
Быстрая лошадь каким-то инстинктом животным
Ловит намек ездока и, приняв его, изо всей силы
Ревностно рвется вперед быстролетною птицей.
В темную ночь затевались такие забавы,
Чтобы отважный блеснул перевесом над робким.
Все победители брали призы, а сплошавших
Ждали насмешки и прочие знаки позора.
Был и особый наезд — это было намного труднее —
Реки широкие вплавь одолеть, не минуя
Зарослей, водоворотов, подводных течений.
Хлещет река в крутизну белогривой волною,
Хищно безумствуя, рвется холмами на берег.
Было обычаем всадников лук и колчаны
В узел с одеждой завертывать, чтобы сухими,
Через пучины речные с конем пробиваясь,
Вынесть на берег. Вот ринулась конница в реку.
Слышишь лишь фырканье, видишь лишь уши да ноздри.
Сплошь на стремнине, вцепившись за гривы, мелькают
Головы юношей. Левой свободной рукою
Каждый гребет, помогая коню выбираться.
Все получали награды: высокие — лучшим.
Всем остальным — по заслугам, отмечен был каждый.
В тяготах жизни испытанный неоднократно,
Воин мостов не искал, а речные преграды
Переплывал на коне, сохраняя оружье.

Войны предвидя и княжество к битвам готовя,
Нету полезнее дела самой подготовкой
Страх и боязнь побороть и привыкнуть к лишеньям.
Сам закаленнейший воин, князь большего счастья,
Чем закаленное войско, не знал и не ведал.
Доблесть при нем почиталась достоинством первым.
Чашу весов поравняв, устанавливал, кто был отважней,
Тем он на смотрах за доблесть и жаловал щедро.
Трусов не баловал: будь ты себе из богатых,
Но если трус, то бесславие будет уделом.
Вот как судил он, суровый и резкий, но правый.
Сам справедливый, он страстно любил справедливость,
Тонким чутьем мог угадывать правды приметы.
Подлый обман перед ним трепетал и сдавался.
Сам выносил приговор, и виновники сами,
Как утверждают, покорно вину сознавая,
К смерти стремились — скорее веревку на шею.
Знали порядок: преступнику нету пощады.
Пуще всего лжесвидетелей князь ненавидел.
Их подвергал истязаньям и пыткам — не смейте
Княжий обманывать суд, криводушные врали!
Видом разгневанным, взглядом свирепым, сверлящим,
Разоблачал он лжецов, вырывая признанья
И в лжесвидетельстве, и в нарушении клятвы.
Их, облаченных в звериную шкуру, бросали
На растерзанье обученным псам. Беспощадно
Он расправлялся и с судьями за лихоимство.
Где-то был случай: судью подкупили подарком —
Грозный указ обойти норовил несчастливец.
Был уличен. Лихоимца пытали жестоко
И, в назиданье другим, разодрали на части.
Всякий вид алчности искоренил он, и этим
Ныне и присно заслуженно славиться будет.
Много блистательных дел совершалось при нем; их причина
Общепонятна, ясна, как и песни моей, между прочим.

Мирный крестьянин заботился только о ниве,
Сердце ж крестьянина князь закалял на охоте.
Зверь добывался по-всякому; лучшей добычей
Та признавалась, когда в лагеря приводили
Зверя живьем, без увечий, почти невредимым.
Это считалось сверхдоблестью и поощрялось,
А с нерадивых могли и взыскать по указу.
Надо сказать, поселяне старались усердно,
Что поручалось, всегда выполняли без страха,
Даже и зубр доставлялся к ногам властелина.
Я-то, признаться, не верю, что так оно было,
Но старики утверждают, что все это правда.
Вот о смекалке народа по части ловушек
Можно сказать без сомнения — это искусство!
Стенка двойная из бревен, подобная клину,
В пуще рубилась; широкие спереди клещи,
Дальше — все уже, и в них посредине засовы,
Тщательно скрытые зеленью, ветками сосен,
Чтоб не учуял опасности зверь осторожный.
В красной накидке ловец-зазывала по клину
Вдруг пробегает, сверкая мечом над собою.
Зубр это видит. Глаза наливаются кровью.
Вот он срывается с места, помчался прогоном,
Но возмутитель спокойствия — как растворился:
В стенке же лазы, и в них-то и скрылся охотник.
Зверь между тем, разогнавшись в погоне, ворвался
Прямо в ловушку: засовы в мгновение ока
Путь преградили и сзади и спереди — пойман!
Тотчас встают из укрытий ловцы, обступают
Это чудовище. Петлю бросают на шею.
Крепят узду и треножат, а задние ноги
Намертво путами вяжут, чтоб шаг ограничить.
Силой оружия целых отрядов не взятый,
Здесь укрощен он и сломлен превратностью рока.
Пообмотав его мощное тело веревкой,
Тянут, как гору, на выход. И, ужаса полный,
Пеною пышет свирепый гигант, поддается;
Весь содрогаясь, идет он сквозь толпы в неволю.