Борис Парамонов - Борис Парамонов на радио Свобода- 2007

Конечно, в Турции вопрос стоит острее: отрицается не вина прежнего режима (тем более нынешних турок) за армянский геноцид, а сам его факт. И конечно, это отрицание способно вызвать негодующую реакцию у любых морально чутких людей.

Несомненно, нобелевский лауреат Орхан Памук относится к числу таких людей. Но премию ему дали не только за это: конечно, он серьезный писатель. Начать хотя бы с того, кто из писателей прошлого его наиболее вдохновляет и служит ему вечным образцом.

Сейчас в Америке вышел сборник эссеистики Памука под названием «Другими цветами» (OTHER COLORS. Essays and a Story. By Orhan Pamuk. Translated by Maureen Freely). В рецензии на него New York Times писала (A View of the Bosporus; by PICO IYER):

Выросший в богатой стамбульской семье, связанной с европейской культурной традицией (его старший брат учился в Йельском университете), Орхан Памук еще подростком приобщился к канону западной литературы, читая великие книги европейских литератур с особенным пылом мальчика, выросшего на краю европейского культурного мира. Больше всего он был впечатлен Достоевским с его «проклятыми вопросами», с его мучительными усилиями решить загадки бытия, с его страстными религиозными поисками. Но то, что сделало Памука почти зеркальным отражением русского писателя, было его отношение к Европе — с одновременным привлечением и отталкиванием, с желанием видеть свою страну, живущей по западным образцам, однако с негодованием против тех, кто хотели стать неразличимыми от европейцев. «Мало есть писателей, которые умеют персонифицировать драму веры, отвлеченные мысли и философские противоречия так, как делает это Достоевский», — пишет Памук.

В этом сборнике Памука три эссе о Достоевском, я их все прочитал, пристроившись в углу книжного магазина, а кое-что и выписал. Действовать против собственного интереса, получать удовольствие от страдания, внезапно становиться на защиту того, что только что опровергал, делать нечто, что меньше всего от тебя ожидают, — все эти импульсы оскорбляют европейский рационализм, требования и цели просвещенной личности — сегодня почти невозможно понять, как необычен был этот подход в свое время, настолько часто ему подражали.

Это, так сказать, Достоевский per se. Но вот еще одно высказывание Памука, проясняющее, как кажется, что́ ему особенно близко в Достоевском:

Это от Достоевского — его мрачной, острой амбивалентности, его близости к европейской мысли и одновременно ссоры с ней, его противоречивого желания принадлежать к Европе и уйти из нее — ведет современный роман свое происхождение; и наш долг помнить это.

Вопрос здесь — о культурной идентичности, для культурного турка сегодня столь же острый, как был он для Достоевского в его время. И мне кажется, что больше всего Орхан Памук размышлял над Достоевским, читая не «Братьев Карамазовых» и прочие его общепризнанные шедевры — а «Дневник писателя». Вообще его публицистику, например «Зимние заметки о летних впечатлениях» — о первой живой встрече с Европой. Меня утверждает в этой мысли и то, что Томас Манн был большим знатоком «Дневника писателя», обращался к нему всякий раз, когда ставил вопрос о Германии: а с кем Германия? Европа ли Германия? И почему она с Россией воююет вместо того, чтоб быть с ней в союзе против бастионов европеизма Франции и Англии?

Причем можно со стопроцентной уверенностью сказать, какие именно сюжеты «Дневника писателя» особенно затронули, задели, даже потрясли Памука: о балканской войне, конечно, 1877 года, когда Россия вытеснила всё-таки Турцию из славянских земель. Это те самые главы «Дневника писателя», в которых провозглашается: Константинополь будет наш — и очень страстно обсуждается вопрос о так называемых турецких зверствах. И ведь в чем еще нельзя сомневаться: Памук, читая соответствующие страницы, негодования к Достоевскому не испытал, и это его, решаюсь сказать, испугало, заставив, может быть, впервые подумать, что «наши» могут быть и не правы, что можно быть душой с теми, кого соотечественники считают врагами. И вот на этом именно примере Орхан Памук понял в полной мере знаменитую амбивалентность Достоевского. Это для него был вопрос не писательской выучки, а культурного самоопределения.

Вспомним также, что как раз в это время Достоевский стал особенно подчеркивать свое европофильство — тогда, когда Европа очень прохладно отнеслась к русской инициативе на Балканах. Было как бы основание посчитать Европу врагом. И вот знаменитое место из «Дневника писателя»: