Валерий Гришковец - Одиночество в хаосе мегаполиса

ВАЛЕРИЙ ГРИШКОВЕЦ

ОДНОЧЕСТВО В ХАОСЕ МЕГАПОЛИСА

Фрагменты дневника

1993-й

— Янка Купала — эстет, — заявляет мой знакомый.

Боже упаси, если бы Купала был эстетом (в понимании сегодняшних т. н. «эстетов»), он никогда бы не понял народ, хуже того — он был бы чужд народу. А Янка Купала прекрасно понимал народ, был, в полном смысле слова, из наро­да, оставаясь при этом истинным интеллигентом. Но в том-то и суть его, что он, Купала-интеллигент, так глубоко знал и понимал свой народ, так полно и передал все идущее из самых гущ и толщ народа. Поэтому он и Народный. В лучшем смысле этого, довольно странного и, возможно, ненужного словосочетания. Ибо раз поэт, писатель — значит, уже Народный. Какой же поэт без народа? Тут невольно вспоминается горькая судьба Бедного Демьяна, как метко окрестил его Есенин. Рядился под народ, но стал (да и всегда был) чужд народу. Поэтому так быстро и забыли его.

***

Вспомнился случай из недавней «перестроечной» жизни. Городской Дом культуры, торжественное заседание по случаю 70-летия образования БССР. Как всегда, речи — сплошные фанфары. И те же, что и десять лет назад, ораторы. «Перестраиваются и перестраивают». И то же, что и десять лет назад, — «партия и народ», «победа за победой». И все тот же язык: деловой, строгий, канцеляр­ский. Разумеется, русский язык. И вдруг директор школы, молодая женщина, смело и решительно, хотя ничего нового и интересного не сказала, заговорила с трибуны по-белорусски. Зал затих, начал вслушиваться. Когда же она закончи­ла, взорвался аплодисментами. И больше других старался, сияя улыбкой, первый секретарь горкома. Еще бы, он только-только как появился в городе, сам с Могилевщины, белорус. Конечно же, приятно и радостно. Правда, сам-то он говорил и казенно, и на русском. Но все же...

Через некоторое время столкнулся с директрисой, державшей речь в тот памятный вечер. Действительно молодая, по крайней мере, хорошо держится, выглядит моложаво. Но что характерно, смуглая, вся в веснушках, точнее — какая-то рябая, совсем не похожа на белоруску. И, тем не менее, говорит красиво, литературным, так сказать, языком. Одним словом, впечатляет. Не меньше, чем тогда, на вечере.

***

Не перестаю удивляться русскому языку и преклоняться перед ним. Сегодня в автобусе случайно услышал о женщине — «матерая баба». И невольно подумал: «А ведь это «матерая» — зрелая, опытная, жестокая, коварная и так далее — одно­го корня с «матерь», нежного, светлого и святого: Матерь Божья, матерь челове­ческая... А тут — матерая баба. Да еще с восклицательным придыханием. Так и видишь не женщину, а волчицу в голодную, лютую зиму на лесной дороге.

***

Буквально нет ни одной передачи новостей, где бы не упоминалось о Югосла­вии, а значит, Сербии. Конечно, я, православный, на стороне сербов. Но вот поду­малось: а ведь там есть и сербы-мусульмане, и они-то как раз уничтожают друг друга. И опять я на стороне единоверцев. А справедливо ли это? И кто мне ближе: белорус-католик или православный серб? Если бы, скажем, зашла речь о католике-поляке и православном русском, украинце, тут бы я даже не задумался: конечно, мне ближе единоверные братья. А вот белорусы-католики или православные сер­бы — и ломаю голову, душу. Тут бы подумать о человеческих качествах, достоин­ствах в каждом отдельном случае, так нет — делим (делю) людей по вере, убежде­ниям. Выходит: прав Маркс, Ленин, большевики. А это — страшно.

* * *

Сегодня, 10 марта 1993 года, ровно 14 месяцев после моего выдворения из «Полесской правды» взяли, наконец, на работу в «Пінскі веснік». Неожидан­но. И, вместе с тем, все было ясно. Для меня. Когда Толкачев позвал в кабинет Сытина, где уже сидела Ляшук, я все окончательно понял. И обрадовался. Еще бы! Четырнадцать месяцев на полном подсосе при сумасшедшей инфляции. Мне уже стыдно было садиться к столу и видеть, как мать «крутится», чтобы хоть что-то более-менее неплохое сготовить мне. А в магазине я смотрел на булочные и мясные изделия, как собака на мясо за стеклом: слюни текут, но ясно, что не тебе этот кусок предназначается.

***

Отработал уже два дня. Многие знают о моем назначении. Поздравляют. Искренность радует. А меня не покидает ощущение полноты жизни. Не такое, как четыре года назад, когда стал работать в «Полесской правде», но тем не менее. Снова появилась возможность заходить к дочке, покупать ей книжки, шоколадки, разные подарки. Какое это счастье! Да, наконец, смогу чем-нибудь помочь мате­ри. Как понял, за время, что я сидел у нее на шее, она совсем обносилась.