Валерий Гришковец - Одиночество в хаосе мегаполиса

Видимо, никогда ничему путному я так и не научусь.

1997-й

7 февраля. Снежный, ветреный, холодный день. Поздно вечером на рабо­ту (в храм) позвонил Андрей Скоринкин. Новость — хуже не бывает: умер Микола Федюкович. А я неделю тому, после долгого молчания, отправил ему в

Минск письмо. И закончил его, как никогда до этого не писал: «Обнимаю, под­робности — при встрече». Вот тебе и «встреча».

Со смертью Миколы Минск, как когда-то Брест после смерти Михася Рудковского, для меня опустеет, станет чужее, дальше. И хотя в Минске из близких мне людей остается Виктор Гордей, Миколу Федюковича мне никто никогда не заменит.

***

М. все больше тянется ко мне. Сама ищет повод для встречи, назначает сви­дания. Но прогулки с ней настолько скучны и пресны, что хочется бежать куда глаза глядят. А Г-на где-то в Костромских лесах проводит отпуск.

20 мая. Сегодня Алесь Кожедуб вручил мне верстку моего перевода с бол­гарского «найденной» 9-й главы «Евгения Онегина». Свежие гранки со своим текстом — это всегда момент особенный. А сегодня плюс ко всему есть возмож­ность и получить аванс. Вообще перевод этой откровенно авантюрной «штуки» доставил много сколь трудных, столь и приятных минут и дался неожиданно легко. Поначалу просто испугала сложнейшая «пушкинская» рифмовка строк, корявый подстрочник. Тем не менее всю работу, а это примерно тысяча строк текста и предисловие к нему, сделал я в удивительно короткий срок — за шесть-семь дней. Конечно, если бы не Юра Савченко, который просто мастерски отре­дактировал перевод, да не Ситник, сделавший быстро и грамотно набор, мне бы пришлось ой как долго повозиться.

***

Дома. 900-летие Пинска. Я в числе почетных гостей. Прогулки. Встречи. Ресторан. А в Москве, в Благовещенском храме, — тоже юбилей: 100-летие основания храма. Будет патриарх, архиереи. И будет, пожалуй, намного интересней, а главное — теплее, чем здесь, в Пинске. И будет там, конечно, Г-на. Но, увы, соединить все, как хочешь, невозможно. Да это и ни к чему. Здесь — дом, мать, дочь, друзья. Пусть и не семи пядей во лбу, как московские, но все же, все же.

***

23 сентября из Москвы позвонила Маша: умер Касмынин. В сорок девять лет. Под два метра ростом, здоровенный, как слон!.. Но — рак. Эта зараза косит без разбору. В это время я лежал в больнице. Сюда мне и принесла мать эту новость.

Последнее время с Геннадием Касмыниным мы довольно быстро сблизи­лись. По крайней мере, ко мне он относился бережно: не давал пить, но при этом всегда угощал вкусными бутербродами, кофе, делился новостями, читал новые стихи. Да и к моему творчеству он относился все более серьезно. Вместе с Ю. Кузнецовым и В. Сорокиным Геннадий Касмынин рекомендовал меня в Союз писателей России. Хотя мы с ним были довольно разные и люди, и поэты. А может. «Может» в данном случае только усугубляет чувство потери, утраты так и не состоявшегося друга, а главное — хорошего человека.

27 октября. Москва. Редакция журнала «Москва». Наконец-то хоть одна по-настоящему добрая весть в этом году: я стал лауреатом литературной премии журнала «Москва» по разделу «Поэзия» за 1997 год. Что ж, не зря я тут корячусь. Не сплю ночами, пишу, таскаюсь по редакциям, когда люди «делают» деньги, живут в свое удовольствие.

***

В Москве у меня много настоящих друзей: Петр Кошель, Юрий Савченко, Алесь Кожедуб, Федор Черепанов, Борис Евсеев, Александр Варакин. Это все литераторы. Хорошие люди окружают меня и на работе — в храме Благовещения, что в Петровском парке. Довольно тепло встречают меня и в редакциях (журналы «Москва», «Дружба народов», «Наш современник», газета «Московский желез­нодорожник».).

Без них, друзей, журналов и газет — я, наверно, давно пропал бы, махнул на все рукой и окончательно спился. А еще, слава Богу, работаю, можно сказать, живу в храме.

А где-то, пусть за тысячу верст, есть город Пинск, мама, дочь; есть Минск, есть Брест. Там у меня тоже друзья, товарищи; газеты, журналы, альманахи, в которых меня печатают, обо мне пишут.

Короче говоря, стоит жить, надо жить. И жизнь моя, что бы я порой о ней ни думал, как бы ни отчаивался, — хороша, даже прекрасна.

1998-й

Перечитал «Тихий Дон», в третий раз. Какая мощная, какая великая книга!.. Один язык чего стоит. А как выписаны герои. Читал и постоянно ловил себя на мысли: жизнь донского казачества (дореволюционная) во многом похожа на жизнь полешуков. Ту жизнь, что была у нас еще и на моей памяти, когда я пацаном наблюдал своих дедов, их соседей, таких же самобытных, колоритных стариков Пинского заречья. Как они рассуждали о колхозах, о Советской власти, о Польше, что была у нас до 39-го года.