Анатолий Андреев - Пустота

- Я сейчас приеду к тебе. Назови адрес.

В ее решительном тоне было столько доверия ко мне, что я окончательно раз­волновался.

- Конечно... Конечно, назову, мой адрес, - бормотал я, выигрывая время. Дело в том, что адрес моей квартиры, в которой я проживал последние десять лет, на­прочь вылетел у меня из головы. Пришлось лихорадочно нашаривать паспорт в верхнем выдвижном ящичке комода (важные бумаги у закоренелого холостяка всегда в относительном порядке, то есть знают свое место в мире, в отличие от их владельца), искать в паспорте (сколько же там лишних страниц, украшенных го­сударственными гербами!) штампик с отметкой о прописке и небрежным тоном диктовать:

- Записываешь? Проспект Победителей, дом...

- Это же в двух шагах от меня. Я буду у тебя через пятнадцать минут.

Я застыл с трубкой в руке. Мне пришло в голову: а вдруг у меня начался скле­роз? Забыть собственный адрес: это надо умудриться. Как меня зовут?

Ну, это просто. Надо запомнить только имя. Меня назвали в честь отца, строп­тивого человека с добрейшей душой. Получилось что-то звериное и ласковое: Лев Львович. Фамилия?

«Кажется, ваша фамилия на букву А», - сказала мне Будда при первом знаком­стве, желая проявить вежливость, то есть намекая на то, что она интересоваласьмоей персоной (в чем я сильно сомневаюсь). «Совершенно верно», - ответил я. - Романов». «Значит, все же на Р?» - смерила она меня взглядом. «Боюсь, что да», - расшаркался я, как персонаж нелепого английского фильма, показывая, что тоже имею представление о вежливости.

Помню, помню.

Потом я вспомнил, что забыл о самом главном: «через пятнадцать минут». Склероз, склероз. Надо как-нибудь к врачу, в ближайший понедельник. Нет, по­недельник у меня, кажется, занят. Хорошо, во вторник. Нет, во вторник у меня лекции. Может, в среду? Что у меня в среду?

Я ринулся в ванную приводить себя в порядок. Мокрые волосы, майка с над­писью СССР, джинсы - и вот он, звонок в дверь. Через четырнадцать минут.

Через пять минут я уже стаскивал с себя джинсы с майкой, галантно распахи­вая мою еще неостывшую постель.

Такой женщины у меня не было никогда. Я уже вышел из того возраста, когда мужчина все еще втайне смущен байками о клокочущем темпераменте удиви­тельных смуглых дев, не встречавшихся пока на его пути, и завидном искусстве мачо, способном раззадорить даже русалку с холодной скользкой чешуей. Я видел всякое и не ожидал ничего такого, что могло бы меня удивить. Но я был изум­лен и взволнован (хотя осознал это только на следующий день - и склероз здесь, прошу заметить, не при чем: это фокусы подсознания). На каждое мое прикосно­вение Вера реагировала, как на горячую, холодную или теплую воду. Казалось, в ее кожу вмонтированы сверхчувствительные датчики, которые заставляют ее каждую секунду вздрагивать, переживать и томиться. Я быстро оценил эту ее способность не оставаться равнодушной к тактильным контактам и любое при­косновение старался превратить в теплую ласку - при этом незаметно втягивался в сладкий, творческий процесс, и мы всякий раз доводили начатую игру до вол­шебного исступления. Через некоторое время все опять повторялось с прежней интенсивностью, хотя мы должны были устать. Но мы не уставали.

Мы попали в сказку.

Это была бесподобная сексуальная сессия. Вера не рвала пододеяльник, не орала, не кусалась и не царапалась. Никаких внешних проявлений необузданных желаний, никаких африканских экстазов. Но она настолько искренне и самозаб­венно отдавалась мне, тихо и страстно, что я опасался только одного: как бы мне ее не подвести.

И я не подвел ее. Ни разу.

Наутро я открыл глаза - и сразу вспомнил Веру. Я перебирал в памяти нашу вчерашнюю встречу и поражался тому, насколько ярко я помню все детали. Меня буквально мучил один вопрос: неужели она и своему мужу отдается именно так, с закрытыми глазами и тихими, всхлипывающими стонами (сдерживаясь изо всех сил), и потом благодарно целует его мягкими губами в шею, долго не выпуская из своих объятий?

Неужели в нашей сессии не было ничего личного?

Я назвал ее «моя ласковая девочка» - и почувствовал, как учащенно забилось ее сердце. Неужели муж тоже называет ее «моя ласковая девочка»?

Какая разница: было или не было, называет или не называет? Это ничего не меняет. У меня гостила чужая жена, которая не может быть мне близким чело- веком, - вот она, грубая реальность. Все остальное - миражи, фантомы, и надо избавляться от них, чем скорее, тем лучше. Я должен.