Анатолий Андреев: Пустота

Умный не учит общаться душевно (то есть не учит приспосабливаться); более того, он даже не учит уму-разуму, уже хотя бы потому, что понимает, насколько безнадежно глупы те, кого приходится учить.

Умный принципиально не учит, то есть не становится в позу и позицию учи­теля; он учит (избранных, себе подобных) постигать законы - учит тому, что жизнью управляют законы, а не учителя. Это самый плохой учитель, которого только можно себе представить. Но в то же время это и лучший учитель: он может обучить искусству познавать нескольких умных, которые, безусловно, нуждаются в руководстве такого наставника. Хороший учитель, как видим, судит по себе; плохой, к сожалению, тоже.

Существует, правда, жанр невинного поучения. Я разумею под этим обще­ние двух равноправных субъектов в форме обращения одного, в силу возраста или опыта стоящего на более высоких информационных позициях, к другому, в силу возраста или опыта (но не по причине скудного разума!) находящегося на ступенях более низких. Больше опыта, знаний, больше шишек набил, старше возрастом, ближе к смерти - вот ты уже и учитель. В этом смысле каждый чело­век - учитель, как только он научился внятно говорить и поднялся с четверенек. Поделиться опытом, предостеречь, помочь ближнему - всегда пожалуйста; но за­чем относиться к этому серьезно, как задрипанный падре? Зачем устраивать цирк учительства? Поделился информацией - и свободен. Не впутывай других в свои проблемы и сам не путайся у них под ногами.

Обращение умного к дуракам - это только по форме учительство и поучение; по существу же это идиотизм чистейшей воды. Не уважаю.

Кажется, я начал за здравие, а кончил за упокой. Что ж, это доказывает только то, что самое трудное в жизни - не унизиться до учительства.

Я завалился на диван и легким нажатием кнопочки пульта включил музыкаль­ный центр. Комнату заполнили звуки неземного блюза, трепетавшего в нервном 8о1о гитариста, причудливо рифмовавшимся с хрипловатым вокалом, под кото­рый был бережно подложен страстный стон саксофона. Струны нежно ворковали о своем, а голос убедительно гнул свою линию. Хотелось плакать оттого, что хотелось жить. Блюз - это раздирающие вашу душу противоречивые чувства. Это музыка чутких взрослых, не желающих расставаться с юностью. Вот она, нужная нота прощания и одновременно готовность к новой любви, которая, еще не на­чавшись, уже тоскует в стиле блюз.

Я позвонил Наташе и сказал:

- Хочешь почувствовать, что у меня на душе? Послушай.

Музыка звучала еще несколько минут. Правой рукой я держал телефонную трубку возле колонки, а левой размазывал набегавшие слезы по щекам, на кото­рых, казалось, я чувствовал пальцами бороздки еще вчера отсутствующих мор­щин.

- Как выводит, сукин кот, словно в последний раз, - произнес я охрипшим голосом, как бы извиняясь за невидимую мой собеседницей слабость.

- Здорово, - сказала Наташа. - Но что это значит?

- Это значит, - твердо ответил я, зная, что не ошибаюсь, - что ты выбрала не меня. Ты выбрала Олега.

До этой минуты мне и в голову не приходило, что проблема наших отноше­ний - это проблема ее выбора. Свой выбор, как выяснилось, я сделал давно.

- Ты уверен?

- Абсолютно. Ты мой свет в окне. Я чувствую тебя.

Видимо, моя уверенность передалась и ей. Она легко согласилась со мной, и еще несколько долгих минут в знак благодарности мило щебетала в высоком регистре о чем-то неважном, унижающем нас обоих.

После того как она положила трубку, я вновь пережил каждую ноту того же блюза.

2

Почти все профессиональные занятия гуманитариев бессмысленны.

Они, как правило, занимаются ничем, то есть ничем не занимаются. При этом тратится куча энергии, включается завидная работоспособность, они заставляют считаться с собой, тормошат других: масса людей приходит в движение, заражая друг друга тщеславием и корыстолюбием. Возникает иллюзия кипучей деятель­ности - иллюзия содержательной жизни.

На самом же деле они скрывают от самих себя пустоту.

Все это открылось мне после того, как я попрощался с Наташей. Оказывается, я не замечал возни вокруг себя только потому, что был занят своими переживани­ями. Теперь, когда мне предстояло обнаружить новую точку приложения своих сил, выяснилось, что я не готов жить по их лекалам. И я, и они стали понимать, что я какой-то не такой.

- Ты тоже так считаешь? - развязно спросил я у девушки Веры, кажется, быв­шей моей студентки (еще того, государственного вуза), ныне молодой доцентши, продолжая свой внутренний монолог, спросил для того, чтобы услышать в ответ что-нибудь несомненно обидное для себя. Я находился в ссоре со всем миром, и мне хотелось драки. Я попросту лез на рожон. Честно говоря, после такого во­проса лично я тут же бы нахамил тому, кто имел наглость его задать.