Александр Акулик: Владимир Игнатьевич Бровиков в воспоминаниях, документах, комментариях

Образно, ярко, глубоко! Чувствуется, что журналистское образование, работа в печати не прошли для Владимира Игнатьевича даром. Бровиков знал, перед какой аудиторией выступает: многие его коллеги грешили двуличием, но не прощали неискренности у других. Именно таким лицемерам, очевидно, адресовались слова: «Решился, товарищи, на это выступление потому, что считаю необходимым наконец-то отказаться еще от одного принесшего нам немало бед в прошлом порока, когда мы своих высших руководителей со всей смелостью и отвагой критиковали лишь после их физической или политической смерти. Почти убежден, что все, кого касается моя сегодняшняя критика, так же как и те, кто по старинке еще занимается подхалимажем, тут же отнесут меня к «бетону». У нас ведь принято уже, что в «перестройщики» зачисляются те, кто подпевает, а те, кто критикует, нарекаются консерваторами».

Владимир Игнатьевич понимал: критики недостаточно, нужно что-то предлагать… И вот конкретное предложение: «Снять из платформы положение о президенте, о председателе и заместителях в партии, так как не в этих должностях суть и не в том, какие мы кабинетные революции новые проведем. Дело в том, как будет действовать партия, какую политику она будет проводить, какие цели преследовать».

На такой высокой ноте Бровиков и закончил свое выступление на пленуме ЦК. Предложения четкие, логичные, но все понимали: все это — глас вопиющего в пустыне. Не услышали… Не захотели услышать!

ВТОРАЯ ПОПЫТКА

Да, все понимали: плетью обуха не перешибешь. Конечно, чувствовал это и Бровиков: его предложения, увы, повисли в воздухе. Вот почему на очередном пленуме ЦК, состоявшемся почти через месяц, что само по себе свидетельствовало о его чрезвычайности, он снова попросил слова…

«Долго колебался: выступать ли мне сегодня после того выступления, которое было в феврале. И все-таки озабоченность судьбой партии заставляет меня участвовать в разговоре, — на этот раз Владимир Игнатьевич для своей речи взял иной, чем прежде, ключ: как выполняются решения предыдущего, ХХVII съезда партии. — Давайте наложим то, что он решал, на то, что у нас выходит на деле. И мы легко заметим, что мы свернули с пути, начертанного съездом, получили не те результаты, которые тогда закладывали в свои планы. Вместо ускорения (а именно в этом состояла квинтэссенция съезда) идет замедление. Вместо повышения уровня жизни людей труда наблюдается его снижение. Словом, весь наш реформаторский пар уходит в гудок, в лозунги и бесконечные дебаты в этом зале и смежных с ним. Люди не понимают, что происходит… За провалы решений ХХVII съезда должны нести ответственность ЦК и его Политбюро, местные партийные органы. Должны лично отвечать не только товарищ Лигачев (именно на него обрушилось больше всего критики на пленуме. — Авт.), но и Горбачев, Медведев, Слюньков, Яковлев, Лукъянов…»

Это был шок! Никто и никогда до того времени не смел так остро ставить вопрос об ответственности членов всемогущего Политбюро. Думаю, Горбачева тогда передернуло, и он сквозь плохо скрываемую неприязнь догнал резким вопросом спускавшегося с трибуны Бровикова: «Одну минуту, какие у вас конкретные предложения? Второе выступление — очень серьезные обвинения…» Владимир Игнатьевич, судя по всему, слегка опешил, но быстро собрался с мыслями: «Я считаю, Михаил Сергеевич, что было бы не лишне, если бы члены Политбюро, кандидаты по своей компетенции отчитались за те провалы, которые допущены после ХХVII съезда». — «Это все?» — спросил Горбачев. «Ну, может быть, и все, но и этого уже достаточно…» — отвечал Бровиков.

Позже, через десятилетие, я узнал, что Владимир Игнатьевич немного лукавил: в выступлении было далеко не все, что он хотел и мог сказать. На последней, не оглашенной с трибуны странице выступления было предложение исключить и вывести из состава Политбюро Генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева «за измену интересам советского народа и предательство партии». Предлагалось также распустить Политбюро ЦК как «не справившееся с выполнением решений ХХVII съезда КПСС и допустившее политическую беспринципность и капитулянтство» и т.п. Почему же это не прозвучало с трибуны? Сробел, струсил? Думаю, тут был трезвый расчет. За столь кардинальные предложения, по собственным прикидкам Бровикова, могло проголосовать 55—60 человек из 540 членов и кандидатов в члены ЦК и членов ревкомиссии, а вот за исключение «смутьяна» из партии — все 480. Ну, может, десятка два и воздержались бы…