разведка - ИВАН БОРОДУЛИН

Только мы собрались отдохнуть и попировать, меня срочно позвали к командиру полка. У него уже находи­лись командиры батальонов и отдельных рот. Оказа­лось, поступил приказ — полку поручено совершить об­ходной маневр по труднопроходимой горной местности и выйти в тыл вражеской группировке, которая пре­граждала подступы к городу Киркенесу — важной воен­но-морской базе, откуда шла эвакуация войск против­ника.

Полк выступал немедленно, без артиллерии и обоза*

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

В СЕВЕРНОЙ НОРВЕГИИ

Первые пять-шесть, километров полк шел., легко и довольно быстро по хорошо заметной горной тропе, но потом тропа исчезла и дальнейшее продвижение без разведки стало невозможным. Теперь впереди пошли мы. Марш километра на три-четыре, затем обратно за полком и снова, уже в третий раз, той же дорогой. По-ом снова. Эти челночные путешествия были изнури­тельными, выматывали все силы. Попадались на нашем пути и почти непроходимые места. Иногда полк в тече­ние восьми-десяти часов спускался только с одной скалы, обойти которую было нельзя. Спустя некоторое время догадались, что возвращаться всем взводом во­все не обязательно, достаточно послать одного-двух разведчиков. Самые большие неприятности нам до­ставляли горные речушки, через которые приходилось перебираться вброд. Остается удивляться, что ни один из нас не схватил даже легкого насморка.

Помнится, как на расстоянии пяти километров нам пришлось перебираться через десяток речушек, и каж­дый раз выше, чем по грудь. Настало время кому-то возвращаться за полком. И конечно, надо было назна­чить самого выносливого, физически крепкого парня. Смотрю поочередно на каждого из одиннадцати и за­держиваю взгляд на Юрии Крылове. Он без всяких слов понимают, что надо идти ему, встает и, улыбнув­шись, вдруг запевает:

Капитан, капитан, улыбнитесь!

213

Поет, а из глаз его помимо воли градом падают слезы. Потом он отворачивается и уходит. А мы, на­верное, в сотый раз, раздеваемся и растираемся спир­том, пока тело не начинает гореть огнем.

Так мы движемся несколько суток. На исходе сухари и консервы, на одиннадцать ртов две банки шпротов, а самое страшное — кончается спирт. Кругом же по-прежнему безлюдные и голые скалы.

В одну из темных осенних ночей, поднявшись на большую сопку, мы увидели на западе бегущую цепоч­ку огней. Это были фары немецких автомашин и мото­циклов.

Командир полка приказал двум стрелковым батальо­нам подойти вплотную к дороге и преградить путь от­ступающим немцам.

Нашему взводу подполковник поручил до утра охра­нять полковое знамя.

Устраиваясь на отдых, сооружаем из камней полу­круглый заборчик, за которым можно укрыться от хо­лодного ветра. Знамя в чехле кладем в изголовье. Двое остаются бодрствовать. Через час их сменят другие.

Утром —оно было хмурым, шел мокрый снег—мы узнаем, что ночные старания наших стрелков оседлать дорогу оказались пустым номером. Отступавшие гитле­ровцы развернули три батареи и не давали приблизиться. Всю ночь наши вели ружеино-пулеметныи огонь по до­роге, и всю ночь не останавливаясь ни нас час, по ней шли вражеские части. Они, конечно, несли потери, но сравнительно небольшие — как-никак, до немцев было не менее семисот метров. На таком расстоянии и по крупной цели еще надо попасть. К тому же осколки вражеских снарядов рикошетили от камней и выводили из строя много наших солдат.

День не принес изменений. Мы стреляли, немцы от­стреливались и колонна за колонной уходили по дороге на запад.

Между тем положение нашего полка становилось не­завидным. Кончались боеприпасы. Даже у нас, у развед­чиков, оставалось патронов на одну-две автоматные очереди. Правда, на каждого было еще по десятку гра­нат, но они не могли заменить патроны.

Ночь провели под прикрытием скалы, рядом с ко­мандным пунктом, а на другой день оказалось, что нем­цам надоело терпеть наше присутствие и за ночь они обложили полк со всех сторон. Такого нахальства от по­спешно отступающих фрицев мы, конечно, не ждали, а потому и не позаботились о наблюдении за действия­ми врагов. Мы думали, что вот-вот подойдут, вися на плечах у немцев, основные силы нашей дивизии. Вышло не так, и теперь —ясное дело — гитлеровцы попытают­ся уничтожить полк. Это понимал и Пасько. Но больше всего командир тревожился за знамя. Если цело боевое знамя —полк жив и будет жить. Утрачено знамя —беда непоправима. Тогда позор всему личному составу без исключения, начиная от командира и кончая ездовым в обозе.