Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 3. Гражданская лирика и поэмы

Нужен, нужен поиск.
Не кирпич ли порист?
Чей-то голос шепчет:
— Магнезит покрепче.
Вот с Урала пишут:
своды нужно выше.
Или ромбом стены
растянуть мартену?
Путь закрыть износу
надо — кровь из носу!
Надо ночь не спать и
исписать тетради
ради этой, ради
радостной находки,
ради новой сводки,
где б стояло: «Найден,
вырублен из почвы
камень для громадин,
небывало прочный!»
Он не сдаст, хоть режьте,
в поиске, в надежде.
Он в пожар работы,
в формулы, в подсчеты —
всунул руки обе.
Весь в труде, в учебе…

А находка — близко.
Уместилась между
точностью и риском,
знаньем и надеждой.
Манит: «На, возьми-ка.
Поймана. В порядке».
И — вывернется мигом,
и сначала в прятки!
Но Макар — за нею:
— Вырву, завладею! —
Та — в страницы мигом,
а он за ней по книгам,
по следам спектральным,
по карьерам скальным
и раз в ночную смену
взял прижал к мартену!

Про секрет находки
в центр уходят сводки.
Сильно печь нагрета!
Варит, не тревожит.
Только суть секрета
автор знать, не может.
Свод румяно-розов.
Вниз — процент износа.
И руку жмет Аносов.
— Добре. Нет вопросов.

И мы кончаем повесть
поговоркой ходкой:
«Где ведется поиск —
водится находка».
Если поиск труден,
ищущему — слава!
Слава нашим людям
трудового сплава!

Только что пришел
поезд в город южный.
Звон стрекоз и пчел
закружился, дружный.

Вышли на вокзал
два юнца в фуражках,
с будущим в глазах,
с «Р» и «У» на пряжках.

Взялись за ремни
легких чемоданов,
о пошли они
в гору, в город Жданов.

Клены с двух сторон
и — с голубем афиши.
Ясно — это он,
год грозы нависшей.

Год борьбы за мир,
когда лист Воззванья
плыл вокруг земли,
шел из зданья в зданье.

Год, когда сквозь ночь
взвыли батареи,
год призыва: «Прочь
руки от Кореи!»

Год, который нес
красный флаг, шагая
от болгарских роз
к тростникам Китая.

Жизнь и труд — ценой
битв в защиту мира,
выдержки стальной
коммунистов мира.

…Тихие дома.
Рокот стройки новой.
И завод с холма
улицы Садовой.

Мальчики стоят.
Им дымки застлали
яркий, как театр,
корпус Азовстали.

С пламенем свечей,
вечных и бессонных,
с плавками печей
четырехсоттонных.

Выставил гигант
вдоль реки сифоны
и в сотню труб — орган
для своих симфоний.

Комсомольцы — здесь.
Место им готово.
И у двух сердец
шелест двух путевок.

Здесь расскажут им
о конце Мазая —
как окутал дым
сорванное знамя;

как враги, стуча
в буквы молотками,
имя Ильича
сбросили на камни;

как в годину бед
полз Мазай под стену
с миной в цех к себе,
к темному мартену.

…Протянув очки,
на пыланье пляски
смотрят новички
в куртках сталеварских.

Тут расскажут им
неподдельно, просто,
как неколебим
был он на допросах.

Враг ему: — Дадим
домик, денег груду,
будут «господин»
называть вас всюду…

Но ни за мильон
долларов и марок
не отдал бы он
славы наших варок!

Жизнь и ту не взял,
отстранил, как плату.
Слова не сказал
мучившему кату…

«А у меня — страна!
Мир — на все века мне!»
И хранит стена
запись острым камнем:

«Мучил? Ну и что ж
вымучил, ничтожный?
Можешь? Уничтожь!
Тоже невозможно…»

И с вниманьем глаз,
грустных, беспокойных,
слушают рассказ
новички на койках…

Как без слов шагал,
пленный, босиком он
и в глину большака
ставил ком за комом

ноги, и земля
липла к ним, слеплялась,
так она сама
за жизнь его цеплялась.

И он шагал, таща
комья глины вязкой,
и не замечал,
что по бокам две каски.

Вел его конвой
лагерем, за стены.
И вдруг разнесся вой,
жалкий вой сирены.

И в последний час
по дороге к яру
вновь увидеть нас
удалось Макару.

Встал у ямы он.
Но, разбросав рассветы,
с неба роем солнц
спрыгнули ракеты,

и на штаб врага,
запылавший, яркий,
грянул ураган
бомб советской марки.