Семён Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 4. Гражданская лирика и поэмы

Если ты нас понимаешь, — поутру
поплывем-ка вместе к Дону и Днепру,
и на дельтах разливающихся рек —
к человечеству верни нас, человек!

И о людях как о ближних говоря,
мы отправимся в открытые моря,
будем рыла поворачивать назад —
в вашу сторону, откуда не грозят,
где нас ищет не стрела, не острога,
а поэта человечная строка!

Тьупв, тьупв,
еромв, яатс!
(В путь, в путь
в море, стая!)

Йомрок аз
тхя и нухш.
(За кормой
яхт и шхун.)

Унеп титрев
тнив, тнив.
(Пену вертит
винт, винт.)

К людям, к людям —
мы их любим,
к ним, к ним!

Я ищу прозрачности,
а не призрачности,
я ищу признательности,
а не признанности.

Бессмертья нет — и пусть!
На кой оно — «бессмертье»?
Короткий жизни спуск
с задачей соразмерьте.

Признаем, поумнев:
ветшает и железо!
Бесстрашье — вот что мне
потребно до зареза.

Из всех известных чувств
сегодня, ставши старше,
я главного хочу:
полнейшего бесстрашья —

перед пустой доской
неведомого завтра,
перед слепой тоской
внезапного инфаркта;

перед тупым судьей,
который лжи поверит,
и перед злой статьей
разносного, и перед

фонтаном артогня,
громилою с кастетом
и мчащим на меня
грузовиком без света!

Встречать, не задрожав,
как спуск аэроплана —
сниженье тиража
и высадку из плана.

Пусть рык подымут львы!
Пусть под ногами пропасть
(Но — в области любви
я допускаю робость.)

Бессмертье — мертвецам!
Им — медяки на веки.
Пусть прахом без конца
блаженствуют вовеки.

О, жизнь, светись, шути,
играй в граненых призмах,
забудь, что на пути
возникнет некий призрак!

Кто сталкивался с ним
лицом к лицу, тот знает:
бесстрашие живым
бессмертье заменяет.

Недолговечна вечность.
Во имя человечности
мы молим: — Не увечь нас,
недолговечность вечности!

Мы молим — длиться дольше
мгновение блаженное.
О, стиль «нуова дольче»,
о, всплеск воображения!

Продлиться, ах, продлиться! —
все жаждет, все хлопочет:
жучки, медузы, листья,
и человек, и общество.

И статуи, и мумии,
и завещаний вещность —
все просит, молит, думает:
как влезть вот в эту вечность?

Завидуем — что выжило?
Шекспир! Его не видно ли!
А «вечность» — неподвижна, —
ее мы сами выдумали.

Хочу родиться дважды,
а если можно — трижды,
но жить не в стаде жвачных,
такой не мыслю жизни.

Но кстати — если в стаде,
то в табуне степном,
где ржанье, топот, стати
и пыль под скакуном.

Кабы такие б лица,
где из ноздрей — огонь!
Где бой за кобылицу —
в смерть загоню — не тронь!

Хочу родиться дважды,
чтоб пена на боках,
но ни за что — в упряжке
на скачках и бегах.

Я не хочу быть дервишем,
что пляшет перед фетишем
с веригами под вретищем
и препоясан вервищем.

Ни — с облака сошедшим,
дабы глаголом жечь,
ни — древним сумасшедшим
провидцем из предтеч.

Хочу я только трезвости
отточенных остро,
по-медицински режущих,
как в анатомке, строк.

И зренья, только зренья —
в глубинный жизни слой.
При этом всем — прозрение
придет само собой.

Мой предок пещерный! Ты — я.
Я факт твоего бытия.

Мы признаки сходства несем
в иероглифах хромосом,

где запрограммировал ты
бесчисленных внуков черты.

И если я ныне живу —
то значит: ты был наяву;

ты бился, ты подлинно был,
ты шкуру у волка добыл;

ты камень калил докрасна
у первого в мире костра,

чтоб я не замерз, не продрог,
чтоб выжить и вырасти мог

и как воплощенье твое —
свое ощутил бытие!

И пусть, когда няням вручат
твоих пра-пра-пра-правнучат, —

я буду, как соль, растворен
в бегущих из разных сторон