Unknown - Постникова Екатерина. Белые Мыши на Белом Снегу

- Марат тебя отвезет, - сказал Татьяныч девушке, взвешивая в руке рюкзак, - Начальнику объяснишь, что это я распорядился тебе поехать с нами. Чтобы не влетело.

- Да все равно мне, - Юля поправила на голове красно-желтую кепку, - Сколько работать осталось? Отдел сокращают. Так и так выпихнут меня. И пинка на прощание дадут.

- Нас всех выпихнут, - философски заметил Зуб, - Еще года два, ну три, и станция закроется. Невыгодно нас держать. А я, кстати, ничего больше не умею, только АОС патрулировать. Вырос на этом. Вот веселуха будет...

- Хватит ныть, - попросил Татьяныч.

Все помолчали. Потом Юля спросила:

- Идете уже?

Юрий ей покивал:

- Удачи пожелай. Наверно, скоро вернемся. Не знаю. Должны.

Двинулись к шлюзовой двери, тяжелой, прочной, способной выдержать прямой зенитный обстрел. Надпись желтым по красному на четырех языках гласила:

"ВНИМАНИЕ! Зона действия Альтернативной Общественной Системы!

Просьба удостовериться, что карточки допуска по форме Љ 1Б находятся при вас. В случае попытки несанкционированного проникновения у вас есть 20 секунд, чтобы покинуть шлюз, после чего будет открыт огонь на поражение.

Приготовьте ваши карточки. Войдите за ограничительную линию.

Следуйте голосовым инструкциям".

Зуб и Татьяныч шагнули вперед, Юля осталась. Она смотрела, как две карточки исчезают в приемной щели, и на панели загорается яркая зеленая лампочка. Это было до смешного похоже на кадры из какого-то фантастического фильма о секретных лабораториях, и она, не удержавшись, фыркнула.

- Возьмите ваши карточки, - четко произнес усиленный динамиком мужской голос и повторил то же самое на английском, французском и немецком, - Нажмите "Ввод".

Дверь поехала со скрежетом застоявшегося механизма, и в расширяющуюся щель ровно задул неживой тоннельный ветер.

"Смотреть-то никто не запрещает", - мельком подумала Юля, стоя за ограничительной линией и нервно теребя ногти.

Это было то же самое, что стоять, склонившись над раскрытым люком самолета на высоте двух тысяч метров. Так же хватает за сердце. Сколько раз читано, сколько слухов пересказано, а все равно неизвестность страшит, как смерть. Не дышать - и в пустоту. Одним взглядом, за несколько секунд, объять все, что есть по ту сторону - и запомнить навечно.

Там было полутемно, горели вполнакала электрические светильники, блестели пустые ровные рельсы, убегающие в глухую черноту. Сухая ровная платформа зияла, как чистый лист бумаги - без слов, а вот между рельсов стояла вода, черная, как нефть.

- Э, а поезда-то почему нет? - изумился Татьяныч. - Должен пять минут как здесь стоять. Не понял - замены не будет?

- Не придет, заведем дрезину, - буркнул Татьяныч. - Делов-то... Вот, я помню, в девяносто третьем...

Дверь поползла обратно, и Юля напряглась, силясь увидеть и услышать что-то еще, хоть какую-то примету иного мира прежде, чем мир этот будет отрезан. А ничего. Чуда не произошло. Татьяныч обернулся, помахал рукой, улыбнулся сдержанно, а Зуб все шагал вперед, неся свои коробки, и ветер дул ровно, как вентилятор, раздувая их черные, как у монахов, одежды.

Дверь закрылась, отрезав голоса. Юля постояла еще и пошла назад, к машине, где Марат снова сладко спал. Ей показалось - они никогда не вернутся, и сборы их в дорогу выглядели естественно лишь на первый взгляд. Они ушли насовсем, по своей воле или нет, но это - так.

Водитель проснулся, зашевелился, буркнул что-то и снова заснул. Юля уселась рядом, приблизила ухо к его губам: он напевал детскую песенку-считалку о девочке, которая устроила дома пожар просто потому, что была очень любопытным ребенком...

...Всколыхнулось. Я вижу красное зарево за огромным полем, на границе стылой черной земли. Мне нужно многое успеть до того, как воздух прорежут чистые лучи, и круглый небосвод зальет голубизна. Это - моя ночь. Если ничего не изменится сегодня - ничего не изменится никогда.

Страшное слово - "никогда". Я сам себе страшен сейчас, потому что впервые не знаю, кто я на самом деле и где нахожусь. Вроде бы - все ясно: угасающий день, окраина города, в котором я вырос. И я, уже не впервые, стою здесь, сунув руки в карманы, и смотрю на закат.

Но что будет, если этот закат - последний?

* * *

Мне мало что осталось рассказать о своем прошлом, все теперь покрыто для меня словно бы тонким слоем пепла, даже самые светлые воспоминания - Хиля, наша с ней квартира, уютные вечера под круглой лампой со стеклянным малиновым абажуром, милая мордочка Ласки, забавные вещи Зиманского и он сам со своими зализанными за уши волосами и нелепыми костюмами. Впрочем, Зиманский канул в прошлое не навсегда, но я еще не подозревал об этом, покидая моросящим летним днем маленький северный поселок.