sendtoreader.com - Интеллигенция в тумане

Интеллигенты-богоискатели так и не открыли для себя собственной традиции, ее глубин. Они судили о ней только по внешности, которая, соглашусь, не всегда была «прогрессивной». Негативное восприятие традиции русскими «реформационными» богословами и философами, да всей русской интеллигенцией в целом, к концу XIX века стало устойчивым автоматизмом, если не догмой — в свою очередь окаменелой. В итоге она, интеллигенция, предпочла богословствовать (и философствовать) на языке другой культуры. Это было неорганично до искусственности. Естественно — когда я мыслю из собственного душевного (духовного) опыта, находя собственные слова для выражения этого опыта. То же и с культурой. Зрелая культура философствует и богословствует из себя и на собственном языке, будь то индийцы, мусульмане, европейцы или евреи. Зрелая культура даже безмолвствует по-своему. В России этого не случилось.

Современный русский математик, философ и богослов Сергей Хоружий пытается отыскать подходы к современному православному религиозно-философскому дискурсу. В качестве его опытного ядра он берет исихастскую теорию и практику, воплощенную в тысячах монашеских судеб. Исихастский, православный религиозно-мистический опыт, по мнению Хоружего, вполне допускает перевод на язык философских понятий. Этот язык будет живым и своим, потому что он выдохнут нашей собственной традицией. Хорошая мысль и прекрасное начинание. Вот только не поздно ли мы спохватились?..

Что до богословских исканий Серебряного века, то они в итоге повисли в исторической пустоте, так и не найдя почвы ни в России (по известным причинам), ни в русском зарубежье. Так, софиология, переусложненная гностическими и пантеистическими интерполяциями и темами и балансирующая на грани ереси, в сущности зашла в тупик и не получила дальнейшего развития. И это знаменательно. В середине XX века русское богословие за рубежом возвращается к традиции и заново открывает православное наследие. Начинается пора так называемого неопатриотического синтеза, время «возврата к отцам». Отцы всегда современны и всегда впереди, потому что нет ничего современнее вечности, которой они касались, которая всегда здесь, всегда одна и та же и никогда не преходит.

Русская Реформация обрывается революцией, как и русский Серебряный век. Как и русский ренессанс. Он также оказался, во-первых, незавершенным, а во-вторых, двусмысленным — приправленным болезненным, скверным душком декаданса и какой-то изломанной эстетикой самодовлеющей игры, переходящей в примитивное самолюбование и обыкновенный пофигизм (в Серебряном веке были свое золото и своя позолота). Тем не менее на рубеже веков в России народилось первое ренессансное поколение в нашей истории — культура наследников. Прежде у нас был только один ренессансный человек — Пушкин. Ренессанс Сергеевич.

Не все в русской Реформации шло поперек православия. В это время менялась и сама русская церковь. В ней появляются такие люди, как Феофан Затворник и Иоанн Кронштадский — люди новой генерации, живущие в духе, но не уходящие от жизни. Церковь начинает выходить за пределы церковной ограды. Возможно, лучший тому пример — религиозно-философские собрания в 1901–1903 годы, на которых духовенство и представители светской культуры совместно обсуждали проблемы взаимоотношения церкви, интеллигенции и государства, свободы совести, церкви и брака, христианской догматики.

Если бы не фатально накатившая на Россию океанская волна революции, разворотившая и смывшая с поверхности истории всю прежнюю русскую жизнь, мы сейчас были бы другой страной. Я не стыжусь сослагательного наклонения. Только оно сообщает истории подлинную реальность.

Source URL: http://www.saltt.ru/node/5576

* * *

Лев Толстой как зеркало русской Реформации

Вячеслав Раков /19 ноября 2010

Толстой в моем представлении — критический центр русской Реформации. В Толстом, вероятно, лучше, чем в ком-то еще в то время, представлен дух религиозного протеста против сугубо официального, как ему казалось, православия. Если у Соловьева мы видим не столько критику, сколько попытку положительного обоснования религиозно-философской доктрины, обнимавшей христианство, немецкую философию и гностицизм, то Толстой прежде всего противоречит . Протестует. Он протестант — чем дальше, тем больше. В конце концов протест становится для него самоцелью, и он получает то, что неизбежно напрашивалось: определение синода Русской православной церкви от 20–22 февраля 1901 года, гласящее: «Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею».