sendtoreader.com - Интеллигенция в тумане

И это не так или не совсем так, потому что на рубеже XIX–XX веков Россия все же пережила нечто аналогичное тому, через что Европа прошла в XVI–XVII веках. К этому времени в российском модернизирующемся обществе (вспомним о реформах Александра II) впервые возникает тяга к более индивидуализированной и более глубокой религиозности. Это сопровождается растущим в образованных кругах недовольством церковной рутиной и церковным же сервилизмом в отношении власти. Разочарованием в традиционной, исключительно обрядовой религиозности отмечен, например, путь крупнейшего русского философа XIX века Владимира Соловьева. Он попытался пробиться к обновленной, личной вере, опираясь на древнюю гностическую традицию, европейскую мистику и религиозно интерпретированное гегельянство.

Его ученики и последователи — русские софиологи (Булгаков, Флоренский, Карсавин) — вслед за своим учителем шли в религиозное будущее особым, на мой взгляд, довольно рискованным путем, пытаясь на новых путях переосмыслить христианскую традицию.

Сюда можно добавить «новое религиозное сознание», представленное Дмитрием Мережковским, Зинаидой Гиппиус и отчасти Василием Розановым и Николаем Бердяевым. Они были жесткими критиками православия, которое представлялось им некой окаменелостью.

О реформационной ситуации говорит не только состояние образованных умов, но и религиозные искания простых душ. Я имею в виду оживившееся «народное христианство» хлыстов, духоборов, молокан и скопцов. О них стали говорить и писать. Ими стали даже увлекаться. Отсюда феномен Распутина, и в этом секрет его неожиданного успеха в высшем петербургском свете. По своему религиозному настрою они были близки к протестантам («Бог не в бревнах, а в ребрах» — известное присловие духоборов), хотя и отличались от них особой русской беззаветностью веры. Прежде всего, скопцы. В западном протестантизме мы не находим им аналога. Скопцы хотели быть совершенными не только духовно и душевно, но и физически. Они желали во всем уподобиться ангелам и потому изуверски лишали себя признаков пола — и мужчины, и женщины. Здесь — русский дух, здесь Русью пахнет. В здравомыслящей Европе, пережившей «расколдование мира», это было невозможно.

Наконец, старообрядцы. Во второй половине XIX века они выходят из своих катакомб, возвращаются из нетей и бегов и становятся заметным и влиятельным религиозным сообществом. На них работает эффект гонимой группы. Из своего добровольного изгнания они выносят трудовую этику, очень напоминающую протестантскую. Большинство «миллионщиков» этого времени — Рябушинские, Бахрушины, Третьяковы, Морозовы, Солдатенковы, Гучковы, Мамонтовы — были старообрядцами. Как и вера протестантов, вера старообрядцев глубокая, серьезная и личная. Они не пили, не курили и не «говорили». А вокруг них, вокруг старообрядческих деревень не просыхала и сквернословила Россия «никониан». Как и у протестантов, ортодоксия старообрядцев парадоксально переходила в «новизны» (особенно у беспоповцев — радикальной их части). Короче, налицо типологическое сходство. Однако есть и разница: старообрядцы более закрыты и значительно менее восприимчивы к светской культуре, науке и современным социальным практикам. И потом, старообрядчество, в отличие от протестантов, не смогло стать магистральным явлением российской истории и сместить наше традиционное обрядоверие в сторону большей религиозной глубины, в сторону религиозной личности.

Примеры можно множить, но я не стану этого делать, чтобы не слишком надоедать своим умничаньем. Основное я сказал: на рубеже столетий, как мне представляется, в России сложилась не только предреволюционная ситуация, но и (пред)реформационная. Мода на революцию и мода на Реформацию перекликались. Достаточно вспомнить интерес большевиков к народным сектам. Бонч-Бруевич делал о них доклад, кажется, на втором съезде РСДРП.

Примечание: под Реформацией в данном случае я понимаю, конечно же, не переход к протестантизму, а нормальное обновление религиозной традиции, ее адаптацию к новым российским, современным реалиям. В широком смысле слова Реформация — объективно заданный этап эволюции веры, порог, за которым развивающаяся религиозная культура становится вертикальной, идет вглубь, одновременно включая в религиозное творчество гораздо большее, чем прежде, число верующих.

Теперь о своеобразии русской Реформации и о том, почему она не удалась. Боюсь, что этот вопрос требует многих ответов и дать все мне не по силам. Да и жанр не тот. Остановлюсь лишь на одном: русская Реформация, взятая в целом, шла в обход традиции, в данном случае — христианско-православной. Исключение, возможно, составляют старообрядцы, но это очень своеобразное исключение. Европейская же Реформация начиналась под лозунгом возвращения к традиционным истокам и понимала себя как аутентичное явление.