Майкл Каннингем - Плоть и кровь

— Сколько здесь постельных покрывал, — сказал Билли. — Эта женщина явно питает глубокую веру в постельные покрывала.

— Присаживайтесь, — сказал Коди. — Я приготовлю чай.

Он ушел — надо думать, на кухню, Билли опустился на большую подушку. Но затем встал и подошел к окну. Фары машин на улице уже просто сияли. Зажигались неоновые вывески. Билли различил в квартире напротив синевато-серое мерцание телевизора, и его вдруг пронизала острая зависть. Живет же кто-то самой обыкновенной, ничем не примечательной жизнью. Сидит на софе, откупоривая бутылку пива, и смотрит семичасовой выпуск новостей. И Билли решил, что выпьет немного чаю, скажет Коди, что рад был с ним познакомиться, и уйдет. Вернется к привычному распорядку своей жизни, к простоте телесного существования.

Коди принес пару больших чашек и остановился, держа их, в свете свечей. Билли пришлось подойти к нему.

— Ваше здоровье, — сказал, подняв чашку вверх, Коди.

Чай попахивал чем-то горьким. Билли позволил парку овеять ему лицо, однако пить не стал.

— Корень репейника, — сказал Коди.

— Что?

— Это чай из корней репейника. Поначалу он вам не понравится, потому что вы прожили жизнь на сахаре. Выпейте, он замечательно отгоняет все пустые тревоги.

Билли осторожно поднес чашку к губам. Вкус у чая был, вообще говоря, преотвратный, такой же, как у воды, зачерпнутой из лесного бочага. Коди усмехнулся:

— Дайте ему честный шанс.

Он открыл стоявшую на деревянном столике шкатулку, вынул из нее пластиковый пакет, наполненный тусклой зеленовато-бурой массой, скрутил, с мастерством и сосредоточенностью пекаря, косяк. Шкатулку покрывала затейливая резьба, перламутровые инкрустации. Когда Коди закурил, лицо его, озаренное пламенем спички, показалось Билли росписью, проступившей на стене пещеры. Покрытое выщербинами, чрезмерно морщинистое лицо. Став неподвижным, оно утратило все, что в нем было красивого.

Он протянул косяк Билли. Билли наполнил легкие дымом, с благодарностью ощутив знакомое сладкое жжение. Когда же он вернул косяк Коди, тот ласково положил ладонь ему на грудь.

— Я чувствую ваше сердце, — сказал Коди. — Чего вы так боитесь, дитя мое?

— Я не боюсь, — ответил Билли. Он подождал, пока Коди затянется, отобрал у него косяк, снова наполнил легкие дымом.

— Ну, если бы вы и боялись, то, уверяю вас, беспричинно, — сказал Коди. — Здесь всего лишь любовь, мистер Вилл. То, что вы пытаетесь найти во всякий день вашей жизни. И это вас только украшает.

— Я думаю… — произнес Билли. — Знаете, я пойду.

И отдал косяк Коди.

— Так скоро?

— Да. Ну, я мог бы, конечно, сказать какую-нибудь глупость насчет того, что вспомнил о назначенной мной встрече, но на самом деле…

Билли надеялся, что такая его честность произведет приятное впечатление. Он хороший, отзывчивый мальчик, все еще не забывший о пределах дозволенного. И Коди, добрый, по-отечески относящийся к нему человек, полюбит его за все то, что он решил не делать. Воздух был полон теней и изменчивого света.

— Послушайте, правда же… — сказал он, и голос его показался ему далеким, словно им говорил другой мальчик в другой комнате. Билли смотрел, как Коди опускает косяк в пепельницу, как приближается к нему. Почувствовал, как ладони Коди ласково опускаются ему на плечи. Этот древесный запах. Этот легкий металлический звон. Билли хотел и не хотел.

— Все хорошо, дитя мое, — произнес Коди. — Вам не о чем тревожиться. Это доброта, только она, во всем.

Ладони его спустились с плеч, прошлись по спине, и внезапно Билли переступил какую-то черту. Что-то уже случилось, и даже если он отпрянет от Коди и убежит из этой квартиры, оно все равно останется случившимся. Он перешел на другую сторону и потому с великим облегчением позволил Коди расстегнуть его рубашку. И на краткий миг ощутил такой же покой и правильность происходящего, какой ощущает раздеваемый перед сном ребенок.

— Прелестно, — прошептал Коди. — У вас прелестное тело, мой мальчик, как это прекрасно — быть таким стройным и притягательным.

Билли позволил этому слову покружить немного в его сознании. Притягательный. Он коснулся самой верхней пуговицы на рубашке Коди и, ощутив стремительный наплыв радостного волнения, расстегнул ее. И увидел кусочек кожи Коди, темной, испещренной черными волосами. Он не мог поверить, что ему дозволенно было сделать это. Кровь стучала в висках Билли, какая-то часть его сознания словно воспарила и наблюдала за происходящим, охваченная ликованием и ужасом, а между тем пальцы его спускались вниз, расстегивая пуговицы Коди. Наконец рубашка распахнулась, и Билли увидел мягкие мышцы его груди, мохнатую припухлость живота. Билли раскачивало между брезгливым желанием и обжигающим, стенающим смущением.