Майкл Каннингем - Плоть и кровь

Вот и все. Конец.

И все случившееся мгновенно обратилось в ничто. Оно было таким огромным, а теперь стало ничем, оставив лишь вялый стыд и желание оказаться в другом месте. Коди вытер рот, улыбнулся. Похлопал Билли ладонью по животу, протянул другую к косяку.

— Ммм, — произнес он, прикуривая. — Упоительно.

Билли промолчал. Он был в этой комнате один, если не считать похотливого сумасшедшего старика.

— Все хорошо, — сказал Коди и протянул ему косяк. — С вами все хорошо, все прекрасно.

— Мне пора, — сказал Билли. Косяк он не принял.

— Я знаю.

Билли поднялся с лежанки, оделся. Коди наблюдал за ним. Билли чувствовал: наблюдает. Ему не хотелось оглядываться на Коди, однако, когда он оделся, оглянуться пришлось, и Билли увидел тощего невзрачного мужчину, который сидел, докуривая косяк, по-турецки: мужчину с брюшком и торчащим из пятна темных волос коротким толстым лиловым членом. Билли трудно было поверить своим глазам. Такое уродство, такая унылая плоть.

— Пока, — сказал он.

— До свидания. Не переживайте.

— Не буду.

— Дня через два я вновь окажусь здесь, — сказал Коди.

— Не уверен, что мне удастся увидеться с вами. Учеба, сами понимаете.

— Понимаю. Счастливого пути. И постарайтесь по возможности меньше грызть себя.

— Да. Хорошо.

— Идите. Идите с миром, дитя мое.

Билли кивнул. Он знал, что может уйти сейчас и получить отпущение грехов. От желания его не осталось и следа. Мелкий эпизод, в коем не было ничего, кроме простого любопытства, открытости новизне, которую каждый искатель приключений берет с собой, отправляясь в новый мир. Он подступил к Коди — три шага — и поцеловал его в губы. Ни тот ни другой не произнесли ни слова. Билли повернулся к двери. Он чувствовал, что к верхней губе его пристала капелька влаги, — то ли слюны Коди, то ли его собственной спермы. Слышал, как стучат по половицам его башмаки. Он закрыл за собой дверь, прошел по голому коридору, спустился, перепрыгивая ступеньки, по лестнице. Пересек гнусный маленький вестибюль — полированные, желтого дерева панели, ряды покрытых пятнами хромированных почтовых ящиков, — открыл стеклянную дверь и вышел в ставший совершенно другим кембриджский вечер. Стоял апрель, воздух пах новой жизнью, хотя в ближайшие недели сюда еще будут залетать маленькие свирепые вьюги. Он глубоко вздохнул, потом еще раз. Он покинул эту комнату, но не ушел от нее. Унес с собой. Он целовал чужого ему мужчину и теперь с резкой внезапностью понял, кем станет. Свернув на Брэттл-стрит, он с любопытством прикоснулся к своим губам. Бурный, мутный вал счастья и ужаса окатил его — такой стремительный и внезапный, что он остановился и стоял, просто стоял перед своим отражением в витрине книжного магазина. Ликование и страх наполняли его. Он целовал чужого ему мужчину. Он позволил этому новому, этой возможности вселиться в него. Газетный лист облепил ему ноги, и вот здесь, в электрическом свете Кембриджа, он произнес свое новое имя — негромко, себе самому, — нежно и удивленно, словно разговаривая с незнакомым братом, который долгие годы отсутствовал и вдруг без предупреждения возвратился домой и возник перед ним, сияющий, неистовый и безумный, как ангел, полный ангельской умудренности и беспорочной печали.

1971

Ну, не получалось, и все тут. Прошло уже столько времени, думала Сьюзен, что-то должно же было произойти, ан нет. Маленькие крючочки отказывались зацепляться один за другой, чтобы запустить длинный процесс их превращения в руки, в ноги, в первое шевеление безмолвной, красной дремоты. Она вела аккуратный учет дней и всегда знала правильные. Иногда Сьюзен думала: вот она. Вот эта крошечная пункция. Теперь-то все и начнется. Не начиналось. Она так и оставалась одинокой в своем теле.

Она не могла больше ждать. Ей хотелось, чтобы у нее была настоящая семья. Она, Тодд, ребенок — отдельные части целого, уважаемые люди, которым больше уже не приходится ездить на выходные в семьи родителей.

Если не считать отсутствия малыша — но ведь это затруднение временное, — жизнь, которую она вела, ей нравилась. В общем и целом. И работа — Сьюзен печатала и подшивала документы в учебной части — нравилась тоже. И Йель, хоть он и не раскрывался перед нею. Про себя она называла его крепостью. Сьюзен, Тодд да и все их знакомые жили среди плиточных мостовых и лужаек кампуса. Рядом с ним давно уже выросло вокруг парка и старинной церкви скопление магазинов и недорогих ресторанчиков. Вот оно было открытым для всех — местом, в которое можно пойти. А за магазинами и кафе — битое стекло, чернокожие мужчины и женщины, автобусная станция. Круг своих знакомств Сьюзен старалась особо не расширять. И никогда ни на что не жаловалась. Она подружилась с молодыми женщинами, которые работали с ней рядом, такими же, как она, женами университетских студентов. Ей нравился ее начальник, мистер Морст, веселый худощавый мужчина, попахивавший перегретым пылесосом и напрочь лишенный каких бы то ни было признаков сексуальности. Требования у него были самые умеренные. Будьте добры, наведите порядок в этих папках; будьте добры, заполните эти бланки. Он понимал, что и Сьюзен, и прочие девушки надолго здесь не задержатся, и знал, что, если работа перестанет им нравиться, они завтра же подыщут другую, столь же бессмысленную. После неразберихи путаных, противоречивых желаний, донимавших Сьюзен в школе, эта островная жизнь, требующая исполнения простых, совсем не тягостных обязанностей, временами доставляла ей виноватое удовольствие. Она делала то, что нужно было сделать, не больше и не меньше, никогда. Часы шли, точно товарные вагоны, степенно, выдерживая механический ритм и порядок, отдававший мерным величием пересекающего страну железнодорожного состава. Тодд усердно учился, делая, как и ожидалось, серьезные успехи. Никаких сюрпризов. Поступление в юридическую школу — Йеля или Гарварда — обращалось для него в перспективу все более реальную. Дни шли. Новая жизнь в теле Сьюзен не зарождалась, как ей того ни хотелось. Пока это не произойдет, пока не появится малыш, дни ее так и останутся заполненными ожиданием. Она печатала бланки для личных дел студентов, всегда ровненько, выше черты. Ходила по магазинам, готовила еду, прибиралась в квартире, пила кофе с Элли, Бет и Линдой, женщинами с ее работы. Эти-то женщины как раз старались избежать беременности до тех пор, пока мужья не закончат учебу, а сами они не узнают точно, где будет протекать их взрослая жизнь — в Нью-Йорке, в Калифорнии, на Великих равнинах.