Майкл Каннингем - Плоть и кровь

Первыми приехали Гарри и Вилл — в спортивной машине Гарри. Вилл выпрыгнул из нее, точно подросток, поднял Мэри в воздух.

— Привет, великолепная, — сказал он. У него уже начинали седеть волосы. За Биллом последовал Гарри со светло-желтым чемоданом в руке.

— Здравствуйте, Мэри, — сказал он. И поцеловал ее в щеку. Красивый мужчина с обдуманными движениями, с непростым, умным лицом, хранившим выражение спокойствия, властного и великодушного. У Мэри случались минуты, редкие, когда она все понимала. И представляла себя рядом вот с таким примерно мужчиной.

— Входите в дом, — сказала она. — А вы быстро доехали.

— Движения на дорогах вообще никакого, — объяснил ей Вилл. — Слушай, а дом-то как хорошо выглядит.

— Я стараюсь, — сказала Мэри.

Она отогнала от себя легкую панику, навязчивую потребность показать им столовую, а после вытурить их под тем предлогом, что до приезда гостей ничего там трогать нельзя. Они же и есть гости, напомнила себе Мэри.

— Я устрою вас наверху, в прежней комнате Вилла, — сказала она. — Надеюсь, Бену с Джамалем будет удобно внизу, в их спальных мешках. Людей сегодня наберется полон дом.

— Тебе ни с чем помочь не нужно? — спросил Вилл.

— Нет, спасибо. Все уже сделано. Вы, мальчики, выпить ничего не хотите?

— Я бы сварил кофе, ладно? — сказал Вилл. — Встали мы нынче рано, так что капелька кофеина нам не повредит.

— Я сейчас сделаю, — сказала Мэри.

— Расслабься. Я знаю, где у тебя что. Я когда-то жил здесь, ты не забыла?

— Прекрасно, — сказала она.

Будем считать, что все идет прекрасно. Виллу, похоже, нравились эти небольшие демонстрации его прав, власти над домом и над осуждением, которым дом встречал его в детстве. Ну и ладно. Она постарается забыть о своих привычных правилах, хотя бы на уик-энд. Она и так слишком уж долго просидела в этом доме одна.

— Хотите, я покажу вам комнату, Гарри? — спросила она.

— Мам, — сказал Вилл, — Гарри уже был здесь. И отлично знает, где находится комната. Посиди, отдохни. Я же знаю, сколько ты всего переделала. Испекла три торта и первые два выбросила. Обошла в поисках подарков для Зои семьдесят пять магазинов. Ведь так?

— О, с этим я в мои преклонные годы покончила, — ответила Мэри. — Теперь людям приходится принимать меня такой, какая я есть.

— Ну и правильно, — согласился Вилл. — Идите. Посидите, побеседуйте.

Мэри помялась немного, ощущая переполнявшую ее любовь и неизменный, безжалостный гнев, который приводил ей на ум вторгающихся в дом муравьев. Вот он, приехавший сюда со своим избранником, начинающий обращаться с ней как с инфантильной дамочкой с причудами, слишком старой, чтобы ее бояться. Принимая его таким, она утрачивала немалую часть своей власти и понимала, что вернуть себе эту власть не сможет, даже если захочет. Вилл удалился из пределов, в которых ее неодобрение еще что-то значило. Она сама отпустила его. И в каком-то смысле матерью его уже не была. С самого младенчества сына она понимала всю логику его эмоций, это давалось ей гораздо легче, чем понимание логики Сьюзен и Зои, она могла следовать за ним туда, куда он шел. Она знала, что ему не терпится освободиться от матери. Знала о его любви к мужчинам. Знала своего сына и не питала к нему неприязни, хоть ее и одолевал время от времени тот самый низкопробный гнев, похожий на вторжение муравьев. За то, во что обратился Вилл, Мэри любила его и больше и меньше сразу. И ощущала такую связь с ним, какой не было между нею и ее дочерьми.

— Давайте тогда посидим в гостиной, Гарри, — сказала она. — Вилл, голубчик, покомандуй здесь.

Она отвела Гарри в гостиную, указала ему на большое кресло, а сама присела около него на софу, положив на колени руки.

— Ну, как ваши дела? — спросила она.

— Вполне прилично, — ответил он. — Все идет хорошо, более или менее. Работы хватает.

— Могу себе представить. Иметь дело с сердечниками — это, наверное, страшная ответственность.

— Честно говоря, большая часть нашей работы особым драматизмом не отличается. Время от времени у тебя появляются пациенты, которые умерли бы, если б не ты. И все мы любим поговорить об этом. Однако в основном больные делятся на тех, кто выживет, и тех, кто не выживет, наша же работа остается механической, и если мы не совершаем по-настоящему глупых ошибок, те, кому предстоит выжить, живут, а те, кому предстоит умереть, умирают.

— Ну, по-моему, это уже достаточно драматично, — сказала Мэри. — На взгляд домашней хозяйки и продавщицы.