Майкл Каннингем - Плоть и кровь

— Я вообще с тобой разговаривать начиная с этой минуты не буду, — ответил Билл. — Никогда.

Он повернулся к Зои и Джамалю. Лицо его было темным от гнева и от чего-то еще, чего-то, лежавшего по другую сторону гнева. Похожего на своего рода страшное вдохновение.

— Мы уезжаем, — сказал он. — Простите. Я позвоню, когда мы доберемся до города.

Она кивнула. Брат и Гарри поцеловали ее, Вилл пожал Джамалю руку.

— Палатка твоя, дружок, — сказал он. — Наш прощальный подарок.

Они вошли в кухонную дверь, миновали Сьюзен, Магду и Бена. Чтобы уложить чемоданы и отнести их к машине, им потребовалось меньше десяти минут. Сьюзен и Зои проводили их до машины.

— Это же безумие, — сказала Сьюзен. — Не уезжайте.

— Мы не можем остаться, — сказал ей Вилл. — Прости. Прежде всего, нам и приезжать-то сюда не следовало, я мог бы сообразить, что случится нечто подобное.

— Ну, дай ему еще одну попытку. Только позволь мне сначала поговорить с ним.

Вилл взял руки Сьюзен в свои, притянул ее к себе.

— Помнишь, — спросил он, — я однажды сказал тебе, что собираюсь убить его?

— Нет, — ответила она.

— А я помню отлично. Мы были еще детьми, стояли с тобой на заднем дворе. Я сказал, что когда-нибудь убью его, и, знаешь, едва не убил сегодня. Правда, едва не убил.

— Ты преувеличиваешь.

— Может быть. А может быть, и нет. Но думаю, что мог это сделать.

— Билли, — сказала Сьюзен. — То есть, прости, Вилл…

Он быстро поцеловал ее.

— Увидимся позже, Сьюз, — сказал он. — Я приеду в Коннектикут. Пока, Зои.

— Пока.

Вилл поцеловал и ее, Гарри тоже. Она подняла к лицу ладонь Вилла, прижалась губами к костяшкам его пальцев.

— Будь осторожен, — сказала она.

— Не волнуйтесь. Я за ним присмотрю, — пообещал Гарри.

Гарри включил двигатель, и они уехали. Зои показалось, что она видела, как Вилл спрятал в ладонях лицо. И как Гарри погладил его по голове. Она стояла с сестрой на дороге.

— Ну и ну, — сказала Сьюзен.

И больше ничего. Они стояли на дороге, в темноте, пока не исчезли красные ромбики хвостовых огней Гарри.

В гостиной сидел на софе, грузно обмякнув, их отец. Магда ушла наверх, спать. Отец покачал головой.

— Простите, что вынудил вас увидеть это, — сказал он. — Просто я понял, что обязан вмешаться.

— Тебе следует стыдиться себя, — сказала Сьюзен.

— Перестань, Сьюзи. Не набрасывайся на меня еще и ты.

— Что с тобой такое? — спросила Сьюзен. Она была сейчас больше обычных ее размеров. И словно светилась в тускло освещенной комнате. — Какое тебе дело до того, где спит Джамаль?

— Он мой внук. Я стараюсь делать то, что положено.

— Ах вот как, ты стараешься?

— Да. Стараюсь.

Сьюзен застонала.

— Прошу вас, — сказала Зои. — Перестаньте. Оба.

— Все нормально, Сьюзи, — сказал их отец. — Он это переживет.

Наступило молчание. А когда к Сьюзен вернулся дар речи, она сказала:

— Нет, не переживет. Людям такое не под силу.

Оставаться в гостиной и дальше Зои не могла. Не могла обрести здесь свои прежние очертания. Она чувствовала, что исчезает. Прошла через кухню, открыла заднюю дверь. Ей хотелось посидеть немного в палатке. Спрятаться там и ждать, пока она не вернется в себя. Она пошла вброд по траве, но, приблизившись к палатке, услышала, как в ней шепчутся Бен и Джамаль. Они уже были внутри.

1994

Мэри выложила на торт последнюю розу, отступила на шаг и прищурилась — холодно, но с надеждой. Да, выглядит как надо. Надпись «С днем рождения, Зои» обрамляли розы и лилии, вылепленные Мэри из сливочного крема, и листья из миндальной пасты. Все-таки мысль закончить курсы по украшению тортов была правильной. Теперь она хоть понимает, что делает. Утешение компетентности. Торт стоял на кухонной стойке, предлагая безмолвной комнате полюбоваться его лепестками и листьями, бледно-синими завитками поздравительной надписи. Глядя на него, Мэри ощущала удовлетворение столь простое, что ненадолго оно представилось ей фундаментальным состоянием человека, а все крайности утрат и опустошения — лишь отклонениями от этой нормы.

Она прошла в столовую, поправила украшавший середину стола тюльпан. Пока Мэри стояла здесь, озирая плоды своих трудов — плотно скатанные салфетки в серебряных кольцах, прямые свечи в серебряных подсвечниках, — удовлетворение все нарастало в ней, а затем сникло, обратившись в более сложную, но столь же привычную разноголосицу радостей и страхов. В этих столовых приборах и хрустале чуялась красота, особенно трогательная и пугающая потому, что она была недолговечной. Она не обретет жизни, если в самом скором времени не появятся гости, и все же гости, когда они появятся, погубят ее. Поводов для жалоб на тех, кто приедет к ней уже с минуты на минуту, у Мэри не было — ничего конкретного. Она сожалела лишь о беспорядке, об израсходованности. Девственный стол был олицетворением ревностного служения, безупречным жестом. Мэри создала совершенное празднество, гостям же предстояло лишь испортить его.