Array Коллектив авторов - «Синдром публичной немоты». История и современные практики публичных дебатов в России

Журнальные полемики второй трети XIX века продемонстрировали принципиальное расхождение в понятиях, которые участники дискуссий вырабатывают в результате собственных усилий. П. В. Анненков в критической статье, посвященной только что опубликованному роману И. С. Тургенева «Дворянское гнездо» (1859), пишет о последствиях этого рассогласования:

Каждый человек у нас есть единственный руководитель, оценщик и судья своих поступков. Мы не можем согласиться друг с другом ни в одном, самом простом и очевидном нравственном правиле, мы разнимся во взглядах на первоначальные понятия, на азбуку, так сказать, учения о человеке. Представления о дозволенном и недозволенном в различных кругах нашего общества до такой степени разнородны и противоречивы, что поступок, выставляемый на позор одною стороной, дает повод похвастаться им на другой стороне [Анненков 2000: 228].

Любое высказывание, таким образом, оказывается не более чем частным мнением, базирующимся на произвольных допущениях и противоречащим тем основаниям, которые могут быть названы «общими». Право устанавливать эти основания является прерогативой государственной власти как главного инициатора модернизации, который берет на себя ответственность за единство общества [58].

Поэтому каждый раз, когда речь идет, например, о государственных реформах, более или менее радикальных, то под этим понимается, помимо всего прочего, передача части властных полномочий обществу, за счет чего неизменно возникает напряжение между монологическим характером власти, определяющим сложившийся порядок вещей, и тем видом производства авторитета, который имеет чисто языковой, то есть релятивистский характер. Власть, легитимирующая существующий порядок вещей, приходит в противоречие с властью рационального аргумента – коллизия, имеющая много разных аспектов, но здесь мы остановимся только на одном: введении в России суда присяжных (1864), ставшего наряду с отменой крепостного права кульминацией реформ эпохи конца 1850-х – начала 1860-х годов.

Привлечение «общества» к участию в отправлении правосудия не только потребовало кардинальных изменений в порядке судопроизводства, но и было немыслимо без своеобразной реабилитации практики обсуждения и спора. При этом, допуская идею, что в результате обмена мнениями может быть открыта истина, государственная власть приводила в действие механизмы, противоречащие ее собственным устоям.

Инициаторы судебной реформы в полной мере осознавали те трудности, с которыми придется столкнуться новому институту, но считали тем не менее, что они вполне преодолимы. Так, например, участники обсуждения высказывали опасения относительно сильной фрагментации общества: «…нигде, может быть, историческая жизнь народа не положила таких резких разграничений между различными слоями общества, как у нас, от чего между понятиями, обычаями и образом жизни наших постоянных судей, принадлежащих вообще к высшему сословию, и подсудимых из низших сословий замечается большое различие» [Журнал 1862: 184]. Преодолеть эти различия между сословиями призвано обсуждение обстоятельств дела, благодаря чему присяжные заседатели должны прийти к взвешенному, «усредненному» решению: «Конечно, между осуждением и оправданием не может быть ничего среднего, но самая встреча противоположных мнений должна побудить каждого, придерживающегося одного из сих мнений, одуматься: взвесить точнее свои впечатления и доводы и отказаться от мнения, которое не выдерживает этого испытания и не может устоять против возражений» [Там же: 316]. Именно «по взаимному влиянию одного мнения на другое, неосновательные увлечения или ошибочные взгляды будут устранены», и присяжные, «придерживаясь благоразумной середины», вынесут справедливый приговор [Там же].

Полемика вокруг суда присяжных, непрерывно шедшая на всем протяжении его существования, касалась множества вопросов, например обладает ли общество достаточной зрелостью для того, чтобы ему были делегированы функции, всегда принадлежавшие государственной власти. Сторонники нововведения настаивали на том, что общество в состоянии участвовать в судопроизводстве, и с этой точки зрения новый суд должен был стать своеобразной «школой общественного согласия». Процедура предполагала участие представителей разных сословий, тех, кто знает «нравы, обычаи и образ жизни той общественной среды, к которой подсудимый принадлежит»; при этом «проницательность, сметливость русского ума, простота здравых суждений и более верное взвешивание соотношения виновности подсудимого, принадлежащего к их сословию, с кругом его понятий» [Журнал 1862: 316] должны были стать условиями вынесения справедливого решения. Таким образом, получив возможность конвертировать слова в действие, русское общество обрело мощный стимул для своего развития и более широкого участия в управлении государством. Оппоненты этого проекта приводили свои аргументы, суть которых состояла в том, что сама процедура, лежащая в основании работы суда присяжных, имеет неустранимые изъяны. Речь шла не только о различном уровне образования присяжных заседателей, их неискушенности в юридических тонкостях, но и о неэффективности самой процедуры обсуждения, которая не может быть основанием для определения виновности.