Журнал Российский колокол: Российский колокол, 2015 № 3-4

Позови меня тихо по имени,
Ключевой водой напои меня.
Знаю, сбудется наше свидание,
Я вернусь. Я сдержу обещание.

Дивные дивы тоскуют и рдеют.
Молится месяц, плывя по лазури.
Ласки и грезы в глубинах бледнеют,
Словно обломки рассеянной бури.
Мне бы припомнить слова той молитвы,
Мне бы забыть этой страсти извивы.
В сердце все те же любовные битвы,
Как недоступные дивные дивы.

Я тебя за собой поманил,
А когда мы остались в гостиной,
На холодный паркет повалил
И услышал твой смех беспричинный.

Ускользая, как будто змея,
Ты в персидскую шаль замоталась
И отпрянула: – Я – не твоя!
И подумал я: экая жалость!

Но в глазах прочитал я упрек.
Зазвенели браслеты и кольца,
Все одежды с тебя совлек
С неподвижным лицом комсомольца.

Я задул на камине свечу,
Ты в комок ожидания сжалась
И воскликнула: – Я не хочу!
И подумал я: экая жалость!

И достал я тяжелую плеть,
И вбивал я с улыбкой любезной.
В эту ночь ты должна умереть,
Так посмейся, мой ангел прелестный.

Ты, нагой Саломее сродни,
Со слезами бросалась на стены.
И услышал: – Распни же, распни
Эту плоть за былые измены!

Я словами тебя распинал,
Даже слуги на крики сбежались.
А когда я тебе все сказал,
Наши губы во тьме повстречались.

Ты со мной устремилась в полет,
Высоко поднимая колени.
Так мы встретили поздний восход
На греховной житейской арене.

Так неслись мы на всех парусах
В пируэте изысканной позы,
И, любуясь собой в зеркалах,
Навевала ты сладкие грезы.

Был мне голос – и нежен, и глух,
Я тебя не расслышал, и все же —
– До свиданья, любезный мой друг!
Как угодно. Простимся. О Боже!

Я тебя до ворот проводил.
А когда ты со мной расставалась,
Все твердила: – Ведь ты не любил! —
И добавила: – Экая жалость…

Зачем вы меня забыли,
Зачем вам меня не жаль?
Я вышла на Пикадилли,
Набросив на плечи шаль.

Вы гладили ворот шубы
И, глядя в мои глаза,
Искали губами губы
И все, что искать нельзя.

По улице Пикадилли
Я шла, ускоряя шаг.
Когда меня вы любили,
Я делала все не так.

Всю ночь изнывали скрипки
И плавал сигарный дым.
Дарила я вам улыбки,
Смывая слезами грим.

Я вышла на Пикадилли,
Набросив на плечи шаль.
Зачем вы меня любили,
Зачем вам меня не жаль?

Ни к чему нам эти разговоры.
Настежь распахнула ты окно.
Пойте, птицы, зеленейте, горы.
Все погибло, все обречено.

И пускай легка твоя дорога,
Где лучи рассеивают тьму.
Ты была не первой, недотрога,
Только эта правда ни к чему.

От любви душа моя в занозах.
Разочтемся. Так тому и быть.
Сколько было их, черноволосых,
Белокурых… Что тут говорить!

А когда воскликнешь ты: – О Боже! —
Я тебя с улыбкой обниму.
Сколько было на тебя похожих!
Эта правда тоже ни к чему.

Все о жизни, ничего о смерти.
Этой правдой не смутить живых.
Ах, какое солнце на рассвете!
Кто поднимет тяжесть век моих?

До какого бесчувствия ты напилась!
Даже я изменился в лице от такого.
– Князь, мне дурно! Вы слышите? Дурно мне, князь! —
Повторяла сквозь зубы ты снова и снова.
Я неверной походкой прочерчивал путь
От рояля к дивану, целуясь с паркетом.
Ты все время пыталась корсаж расстегнуть
И мой верный слуга помогал тебе в этом.
Но когда на мгновенье замедлил я шаг,
Расточая предметам гостиной проклятья,
Ты слугу отстранила: – Как душно мне, Жак!
Что за Жак, черт возьми, ей расстегивал платья?
Дальше был Ильдефонс, Церетели, поручик Киже,
Государь император (как в очерке сжатом!).
Сколько тайн мне открыла моя протеже!
Я слугу отстранил и уставился взглядом
На измятую шаль, на алмазную брошь,
На открытую грудь, на бесстыжие позы.
Значит, верность твоя – несусветная ложь.
Я на смуглую кисть намотал твои косы.
Говоришь, государь император, змея?
Ты заплатишь с лихвой за свои разговоры!
В эту ночь я тебя застрелил из ружья,
А чуть позже затеял пальбу из Авроры.