Коллектив авторов - Традиции & авангард. Выпуск № 2

Сарказм поначалу помогал, но, как водится, ненадолго.

Вика предпочла деловой подход: она всегда умела пройти по тонкому льду налегке, без эмоций.

– Квартиру будем делить?

Без жалких вступлений, на фуршете перед какой-то премьерой, подвинув к нему тарелку с канапе.

– Вот эти вкусные, с виноградинами. Там брю недурственный.

– Спасибо… Нет, квартира останется тебе. Я возьму ипотеку.

– Спасибо.

– Прости, что так…

– Ладно. С кем не бывает.

Он был благодарен ей за великодушную сдержанность. Но тем скорее от неё ушёл. Болтаться бесполезно промеж двух сильных женщин – таких разных, но одинаково умеющих обойтись без него – было невыносимо и глупо.

Восемь свиданий в гостиницах. И основательный брак, кропотливо выстроенный в обход всех острых углов, терпеливо обжитой, укреплённый взаимными уступками и точно выверенными компромиссами, умер.

– Только ни слова про любовь, ладно?

Лежали, разомлевшие, уткнувшись друг в друга – потрагивая, поглаживая, невозможно ведь остановиться сразу, отпустить краешек рая – и она сказала – так предупреждают о чём-то важном – голосом заранее тревожным: «Ни слова про любовь». Он кивнул – куда-то ей в плечо. И не сказал ни слова.

Потом она снова стояла у окна, разглядывая московские огни. Высокий этаж, видно далеко.

– Я это запомню, – обронила. – Этот вид из окон.

– Давай вместе, – ответил он и встал рядом.

И это всё. Он знает, почему сантименты – табу. У неё нет на это времени и жизненных соков. «Мне нельзя. Я должна быть стальной заводной собачкой. Утром завелась – побежала. Работа, ещё работа, дети. Вечером завод закончился. На автопилоте уроки, купание, обед на завтра, завела будильник, упала, уснула. Иначе я сломаюсь. Если позволю себе… даже немного… Сломаюсь, мне нельзя». Отделение кардиологии, подработка в поликлинике через дорогу. Старший заканчивает первый курс, младший готовится в школу. «Знаешь, в этом есть свои плюсы. «Должна» как ответ сразу на всё. Чтобы не заморачиваться каждый раз отдельно. Игра облегчается, когда в запасе самый высокий козырь – я должна». Возможно, это письмо её немного задело. По крайней мере, он на это рассчитывал – без особой надежды вывести её из равновесия и подтолкнуть поближе к себе – скорее раздражаясь из-за неприступности её островной империи и позволяя себе выплеснуть раздражение. Она отреагировала коротко, в тот раз оставив недосказанное без ответа: «Наверное, так проще. Но я и не искала, как сложней».

Незаметно он и сам научился отсекать сантименты. Отстранённо вспоминал, как умел когда-то и, чего уж там, даже любил растравить душу – и ей, и себе. То ли повзрослел, то ли заново научился чувствовать. Ему понравилось.

В этом небиблейском раю имена сущему раздавались по новым правилам. Здешний Адам перенял у здешней Евы её манеру предусмотрительно избегать называния самого большого – такого, в чём может скрываться опасность.

– Почему я не пьянею? – Он качнул коньяк в толстостенном стакане. – Ну ладно ты. Сачкуешь, тянешь понемногу…

– Я иначе отрублюсь, Андрюш.

– Понимаю.

– Неделя была адская.

– Но я-то хлещу по-честному. И трезвый как стёклышко. Пациенты дарят тебе безалкогольный коньяк, Ева. Куда катится мир.

– Хороший коньяк, не выдумывай.

– Но почему я трезвый, доктор?

– Алкоголь, видимо, не успевает всосаться в кровь.

– Переходит в чистую энергию?

Потянулась всем телом, до хруста.

– Ага, переходит… Слушай, если будет следующий раз, давай сходим на каток? Если это будет зимой. – Уткнулась ему в плечо, и голос сразу сонный. – Мечтаю в парке Горького на катке покататься. Ты как, на коньках-то стоишь?

Он гладит её по голове, пропуская время от времени сквозь пальцы густые тяжёлые пряди.

– Ну как… Стою отлично. Ехать не могу.

– Жаль.

– Поучусь, раз такое дело. Для следующего раза.

– Хорошо бы. Хорошо бы, чтобы был следующий раз.

– Будет.

– Хорошо. И ещё хочу с тобой в театр. Представляешь? Ты в костюме, я в вечернем платье.

– Да. Что-нибудь трагическое. Может быть, классика.

– Именно классика.

– А потом в номер и, не доходя до постели…

– Прекрасный план, просто замечательный.

А сама уже не открывает глаз и дышит размеренно.

– Потом вот так же, как сегодня, побудем счастливы часов пять; восемь, если ты будешь не после дежурства. И разъедемся каждый в свою жизнь. С твоей всё понятно. Работа-дети-работа. Об остальном, если оно есть, мне лучше не знать. А мне ещё предстоит что-нибудь сочинить.