Array Коллектив авторов - Альманах «Истоки». Выпуск 12

Они напали на мою страну,
Мечтали захватить мою столицу.
В расцвеченном знамёнами строю
По ней пройти мечтали Гансы, Фрицы.
И вот они в Москве. Сбылась мечта
В Москве, служившей их заветной целью,
Они бредут, как стадо. И молчат.
Бойцы конвоя – вдоль колонны цепью.
Они идут, понуро опустив
Бесцветные затравленные лица.
Весёлого «Хорст Весселя» мотив
Теперь не прозвучит для Гансов, Фрицев!
Вдоль улиц – сотни, толпы москвичей.
А в первый ряд толкают ребятишек:
«Глядите на кровавых палачей!
Уже победа близко! Немцам – крышка!».
Прошаркала колонна, а за ней
По следу – поливальные машины,
Чтоб вытравить их след, как травят вшей,
Как сор метлой метут из нор мышиных.
Я помню, будто было всё вчера:
Вели фашистов пленных по Садовой.
Смотрели молча. А в душе: «Ура!
Конец пришёл затее их бредовой!».
Потом штандарты вражеских полков
Швыряли у подножья Мавзолея.
А гордый стяг страны большевиков
Витал, над Красной площадью алея.

Ещё хранящая тепло ушедших в бой землянка.
Ещё в печурке теплятся уголья и огонь.
Натянут провод. Сохнут чьи-то серые портянки.
От них исходит то ли свежесть, то ли вонь
В углу – топчан, небрежно застланный соломой.
Её прикрыла наспех плащ-палатка. А на ней
Как этой жуткой жизни искалеченной обломки —
Тела сплетённых в жаркое объятье двух людей.
Они решили в эту чуть затихшую минуту
Уйти от фронтового злого ужаса в любовь.
Они не знали в этой узкой, смрадной, тёмной мути
Землянки, доведётся ли им повстречаться вновь.
Но не пришлось загадывать о следующей встрече.
Вспахал землянку бешено крутящийся фугас.
Они горели заживо в последний в жизни вечер.
И прежде, чем их разум окончательно угас,
Была она единственной убийственно простою
Мысль общая, пришедшая на ум обоим им:
«Как хорошо, что он не увидал меня такою»,
«Как хорошо – она меня не видела таким».
Два рога серебрящегося в чёрном небе месяца
Увидели лишь крошево костей в кровавом месиве.

Под дождём блестит асфальт арбатский.
По Тверской кружится жёлтый лист.
Под зонтом с авоськой – ныне штатский
Бывший батальонный баянист,

Тяжкий путь прошедший до Берлина,
Три кирзы стесавший о бетон,
Медленно несёт пакет кефира,
Чёрного буханку и батон.

Помнит, как в землянке партизанской
С вьюгою февральской в унисон
С курским, вологодским и рязанским
Вёл его баян «Осенний сон».

Мог тогда парнишка деревенский
Вывести легко мотив любой:
Про Амур, про лес волшебный Венский.
Про Дунай широкий голубой.

Помнит он поток солдатской лавы,
Текшей посреди кирпичных груд.
Помнит, две звезды солдатской Славы
Приколол комбат ему на грудь.

Может, и на третью есть бумаги,
Их хранит какой военкомат.
Только он лежал в универмаге,
Занятом в то время под санбат.

А потом – колхоз, завод и стройки,
И не знал, что есть больничный лист.
Медленно идёт Василий Тёркин —
Бывший батальонный баянист.

Дождь, и не видать небесной сини.
Мир уходит в двадцать первый век.
Вася Тёркин – совесть всей России,
Труженик, солдат и человек.

Весна сорок первого года.
Мой дед восемнадцати лет
Девчонке веснушчатой строгой
Протягивал скромный букет.
А та, позабыв все сомненья,
Волненье не в силах унять:
«Он делает мне предложенье!
А как же иначе понять

Слова желанные, слова несмелые,
Слова заветные, слова прекрасные!».
Смущённо кланялись ромашки белые.
Глядели пристально гвоздики красные.

А серым дождливым июнем,
Оставив прощальный букет,
Ушёл с добровольцами юный
Мой дед восемнадцати лет:
«Я скоро, чтоб ждать не устала,
Я скоро, я точно вернусь!».
А Марьюшка долго шептала
И с нею вся Матушка-Русь

Слова желанные, слова несмелые,
Слова заветные, слова прекрасные.
Склонили головы ромашки белые,
Слезой умылися гвоздики красные.

Букет, что оставил любимый,
Поставила в Красном углу:
«Мой милый! Путями любыми,
Сквозь грозы, туманы и мглу,
Сквозь чащи, завалы, болота
Ты только, желанный, вернись!
Не заперты дверь и ворота,
Твердить буду целую жизнь