Журнал «Знание-сила» - Знание-сила, 1997 № 10 (844)

Провозглашенная Петром I империя естественно вписалась в восточноевропейское геополитическое пространство. Правда, с точки зрения европейского Запада она была уже несколько анахроничной: там складывались независимые национальные государства. Их народы, может быть, впервые в истории смогли существовать и соседствовать, не входя в обширные, иерархически организованные полиэтнические метаструктуры — империи. Решающую роль в этих переменах играл новый тип общественных, в том числе и межгосударственных связей, созданный рыночной городской экономикой.

Но на востоке Европы империя еще не была анахронизмом. Политические принципы, унаследованные от Восточной Римской империи, пока вполне соответствовали традиционному состоянию восточноевропейских обществ, по- прежнему почти исключительно аграрных и сельских.

В России такое соответствие сохранялось примерно полтора столетия после Петра I. Конечно, это не означало ни легкости расширения границ, ни особой гармонии внутри империи. Ее созидание было долгим, трудным, далеко не бескровным делом и обходилось России очень дорого. Колонизация тяжелым бременем лежала на национальной экономике, постоянно перемалывала материальные и людские ресурсы, поглощала психическую энергию нации. Но долгое время она несла имперское бремя, казалось бы, едва ли не с радостью, замечая только выгоды своего державного положения.

Какие эмоции еще столетие назад вызывало, например, завоевание Средней Азии! «Где в Азии поселится «Урус», там сейчас становится земля русскою... В будущем Азия наш исход... там наши богатства., там у нас океан». И что проку в том океане было для Ф. Достоевского? А, видите ли, «имя белого царя должно стоять превыше ханов и эмиров, превыше индейской императрицы, превыше лаже самого калифова имени. Пусть калиф, но белый царь есть царь и калифу. Вот какое убеждение надо чтобы утвердилось».

Но время шло, и уже у многих современников Достоевского так ярко выраженное им единство имперского и патриотического начал стало вызывать сомнения. Только ли выигрыш несут России ее бесконечные территориальные приобретения? Так ли уж совпадают государственно-территориальные интересы России с интересами ее граждан? Не слишком ли тяжела поступь имперского Медного Всадника для отдельной человеческой судьбы?

«Огромные пространства легко давались русскому народу, но не легко давалась ему организация этих пространств... Размеры русского государства ставили русскому народу почти непосильные задачи, держали русский народ в непомерном напряжении. И в огромном деле создания и охранения своего государства русский народ истощал свои силы»,— считал Н. Бердяев.

Понадобилось немногим более ста лет, чтобы имперский энтузиазм Достоевского сменился больным стоном А. Солженицына: «Нет у нас сил на империю...» Россия стала уставать от своей имперской роли и в конечном счете сама отделилась от Средней Азии (как, впрочем, и от других своих недавних «сестер»). За этим разрывом стояла воля значительной части российской политической, экономической и культурной элиты, которая почти всегда одновременно была и союзной элитой. Она очень легко склонилась к сепаратизму, тогда как серьезных защитников федерализма в ее рядах почти на нашлось.

Можно ли и в самом деле объяснить этот сепаратизм тем, что имперское бремя стало непосильным для России? Если и можно, то лишь отчасти. Было ведь не только бремя, были и общие выгоды — экономические, культурные, геополитические. Почему же они так мало значили для союзной элиты, не сумевшей ничего противопоставить натиску сепаратистов?

Скорее всего, это объясняется тем, что в СССР вообще не было ни союзной, ни региональных элит в современном смысле этого слова, не было средних общественных слоев, на которые такие элиты могли бы опираться. Их становления не допускала советская модель развития. Это был типичный вариант «третьего пути»: технологический модернизм сочетался с консервированием социальной архаики, служившем опорой тоталитаризма.

В самом этом исторически вынужденном сочетании изначально заложено глубокое неискоренимое противоречие. Чисто «технологическая» модернизация невозможна. Развитие промышленности, рост городов, повышение уровня образования неизбежно порождают общественные слои, ориентированные на либеральные ценности гражданского общества, правового государства, короче, на социальную модернизацию. Они враждебны тоталитаризму, опасны для него, и тоталитарное государство делало все, чтобы воспрепятствовать их консолидации.