11.30. Отходим. Постараемся пробиться через участок с густым льдом. Даем полный ход...»
«Туман рассеивается»
Море работало. Оно одевалось льдами или освобождалось от них, наливалось яростью или ласково распластывалось, но каждым движением своей волны море работало. Прибрежные течения вымывали грунты, и все вымытое не исчезало бесследно. Реки приносили в море богатства земли — касситерит, золото, титановые и редкоземельные минералы. Из века в век дно моря все больше становилось продолжением берегов. Разрушая берег, море принимало его в себя. И чем сильнее, загадочней и дольше струились течения, тем крепче была связь берега и моря. Казалось бы, живущие своей жизнью, так не похожей ни на какую другую, моря уже стали так же богаты всеми богатствами земли, как и сама земля. Оставалось только разгадать тайны их богатств и потом взять их. Морской геолог Висвалд Эмс лишь лучше других чувствовал это. Он знал море.
Едва лишь ветер прикасался к его лицу — и он ощущал его силу в баллах, даже если эта сила не была для него угрожающей. Он мог грести веслами и, ни разу не оглянувшись, спиной чувствовал, что придет туда, куда ему нужно, он не ошибался ни в одном взмахе. Он, как и многие, помнил таблицы определения количества льдов по десятибалльной системе — кстати, очень простые: десять процентов воды занято льдом — один балл, двадцать — два, сто — десять... Но ему не нужны были таблицы, они существовали где-то отдельно от него — в учебниках... Он умел определить силу шторма, сидя в каюте. И если скажут, что все это умеют делать многие, то останется сказать, что он в отличие от многих всю свою жизнь не уставал проверять себя и был уверен в своих знаниях, как может быть уверен человек, достигший совершенства в простом.
Вот почему, прежде чем он сел в доре на руль, никто не обсуждал этого и не решал. Судьба доры и всей команды должна была быть в его руках, как в полном распоряжении Тимерманиса должен был остаться мотор и как образцы должен был описывать Шибанов — геолог.
Так на доре осталось три места. Их тоже никто не распределял. Каждый спросил себя: что я умею? И сильному досталась лебедка. Конечно, это был Званерс. С ковшом же должны были управляться двое. Так Валера Ковалев и одесский студент Леня Пинчук оказались на носу.
Они держали ковш, как держали бы, наверно, бомбу. А надо было всего-то отвести тяжелый ковш за борт, опустить его в море и взять пробу. Но дора уходила все дальше в море, и никто уже не мог сказать, сколько метров до дна. Как только Леня и Валера заводили ковш за борт, все трое — еще и Ян, крутивший лебедку, — начинали следить за тросом. Надо было уловить то мгновение, когда ковш коснется грунта. Поймать прикосновение можно было, только видя, как ослабел трос. Но как только трос ослабевал, ковш уже мог лечь на дно боком — тогда его раскрытая пасть хватала при подъеме не грунт, а воду. И значит, прекратить опускать ковш надо было раньше, чем трос ослабел — за мгновение до того, как он провиснет. Это мгновение и нужно было поймать.
Уже не лед, не ежедневные опасности решали, станут ли настоящими морскими геологами Валера, Леня или Ян, — к опасностям в конце концов привыкают. Решало же сейчас вот это простое мгновение удачно упавшего на дно ковша. Повторенное сотни раз, оно приобретало ту силу влечения к себе, которую так хорошо знал Эмс, — силу простого знания простых вещей: да, я могу это, и я могу это хорошо!
А дору все время сносило течением. Ковш мог скользнуть и под нее. И то единственное мгновение, которое давало возможность не повторять одну и ту же пробу, совсем уж трудно было уловить, когда под дорой струилось двадцать метров моря.
Эмс замерзал у руля, а Леня, Валера и Ян готовы были поскидывать телогрейки пока, наконец, не добывали семь килограммов драгоценной пробы. Столько ухватывал ковш за один раз.
А надо было еще не терять привязку на галсе, упаковать пробу, описывать ее, брать грунт на одном галсе раз шесть—десять и в то же время уходить от льдов, выискивая среди них возможный следующий галс, и опять опускать ковш, и опять ловить то единственное мгновение...
— Ил! — простуженно прохрипел Званерс. — Обыкновенный ил!
Они смотрели на первую пробу. После стольких трудов можно было вытянуть со дна семикилограммовый кусок золота и не удивиться. А это был всего лишь ил...
«Идем на галс 44, — писал Эмс. — Туман. Одежда мокрая, тяжелая. Холодно. Руки в перчатках у руля мерзнут. Видимость 300 метров. Лед становится гуще и гуще. Вблизи берега достигает 7—8 баллов. Петляем между льдинами на малых оборотах. Берега не видно...
Читать дальше
