Цепочки, бусы, ожерелья найдет взгляд пассажира самолета на серо-коричневом фоне выжженной саванны. Так выглядят деревушки народности сонгаи, которая испокон веку занимается возделыванием миля — просяной культуры. Зерна и стебли миля, достигающие порой двухметровой высоты, — отличный корм для скота. Но и зерно и силос надо еще сохранить. Для этой цели сонгаи строят глинобитные башенки занятной формы — сферические, с заостренной верхушкой. Старые и новые хранилища, ограды, хижины, соединенные в улицы, переулки, тупики, и есть россыпь «бус», разбросанных по африканской земле.
Еще лет двадцать-тридцать назад многие — и даже писатели-фантасты — считали, что планета наша с высоты в несколько сот километров представляется глазу космического путешественника совершенно пустынной: приметы человеческой деятельности растворены среди природных форм, и Земля кажется мертвой, неодухотворенной, нежилой. Реальные полеты космонавтов доказали, что это далеко не так. С орбитальной станции при благоприятных условиях можно увидеть невооруженным глазом — невероятно, но факт! — даже отдельно стоящий дом — дом! — не говоря уже о прочих плодах деятельности человека.
Правда, порой все это собирается в загадочные фигуры, но разгадать их смысл не так уж трудно. Надо только знать, что это — дело рук человеческих...
В. Никитин
Птичий переполох в Вертлове
По, что в Вертлове живет необычный человек и незаурядный мастер, я понял задолго до того, как автобус Ростов — Углич привез меня в эту деревню.
Произошло это в Москве, в Манеже, где проходила большая выставка произведений самодеятельных художников страны. Много там было любопытных вещей: и набор владимирских рожков Василия Борисовича Шиленкова, и соломенные куклы из Пензенской области, и знаменитые драконы таджика Халилова, и необыкновенные изделия из сушеной тыквы молдавского умельца П. Н. Влаха.
Я ходил по выставке и радовался мастерству тех, кто продолжает традиции национальных ремесел, пока взгляд не застыл на экспонате, который, казалось, непонятно как попал сюда, на суд тысяч людей.
Прислонившись к стенке, стоял на подставке вырубленный из деревянного чурбака матрос с румяными щеками и подведенными углем усами и бровями. Глаза его из-под вскинутых бровей удивленно смотрели на меня, словно разделяли мое недоумение. Да нет, матрос не удивлялся, он просто насмехался надо мной и над соседствующими с ним изящными вещицами, насмехался всем своим видом: необычной бескозыркой — из консервной банки, пуговицами — из серебряной конфетной обертки, руками — из струганых дощечек, приделанных к нескладному туловищу толстой проволокой.
Я пошел было посмотреть выставку дальше, но мысль упорно возвращалась к этому моряку. Вернулся к фигурке и вдруг понял, что был к нему несправедлив. Моряк уже не показался мне чужаком на этой выставке. Просто он был ни на что не похож. И хотя голова его была непропорционально велика, руки болтались, словно мельничные крылья, он теперь показался мне почему-то ладно скроенным и даже симпатичным. Было что-то очень лихое в том, как смело мастер вырубил этого занятного человечка, вовсе не заботясь, чтобы сделать его поизящней, не таким угловатым.
Под скульптурой была прибита табличка: «Ветряк. Автор — Жильцов Федор Александрович, Ярославская область, Борисоглебский район, п/о Осипово, деревня Вертлово». На всякий случай я записал адрес, а примерно через месяц, поняв, что ветряк не выходит у меня из головы, написал Федору Александровичу письмо, в котором просил рассказать поподробнее, что за ветряки он делает и для чего, где, когда и от кого научился, как найти деревню, если сумею приехать.
Вскоре пришел ответ. Жильцов писал, что ему стукнуло восемьдесят два, что ветряки он стал делать примерно с 1960 года, после всех трудов, на пенсии. Ставил их на колья в огород отпугивать птиц и кротов, перерывших все грядки. Первое время они отгоняли кротов, потом те изучили, что это обман. Птицы, правда, остерегаются, ягоды не клюют, «Сначала, — писал Жильцов, — я только для пользы делал, а потом и для красы стал. Нам, старикам, для повады, ребятишкам — для интереса...»
Письмо оставляло многие вопросы без ответов, и я поехал за ними «в первую деревню по Угличскому тракту». Федор Александрович оказался человеком подвижным, бойким на слово, и рассказ его как бы продолжил письмо. Поселившиеся в его огороде фигурки приглянулись мальчишкам, да и взрослые поглядывали на невиданные пугала с интересом. Стали просить вырезать и им. Вскоре в деревне не было двора, где бы не махали руками с шестов разноцветные фигурки. Проезжали шоферы — останавливались в изумлении: что за невидаль, пугала на Руси известно какие — кол с лохмотьями, руки — палки, голова — худое ведро, а тут на тебе, игрушки! Выйдут из машины, подойдут поближе к плетню, голову задерут и смотрят. Потом выпросят дли себя. Ребятишки — те тоже все просят дядю Федю «рукодельного»: «Подари ветряк».
Читать дальше
