Через два года в Беленькой работали уже шестеро Полозовых и другие забайкальцы.
— Трудно работать на действующем БАМе? — не удержался я от вопроса.
— Приноровиться надо,— ушел от прямого ответа Геннадий.— В конторе надо поменьше сидеть, а больше по шпалам шагать. Этот шаблон — мой третий глаз. Иду и меряю то тут, то там. Когда приехал, за сантиметрами гонялся, а теперь вот миллиметры выбиваем. Поездам — зеленая улица, ходят с установленной скоростью...
Снова поезд. На этот раз с лесом. Повеяло запахом душистой смолы только что сваленных деревьев. Мы с Полозовым сошли с пути на обочину и долго смотрели на бегущие мимо вагонные колеса.
В давние времена, рассказывают, ревизоры, развалясь в мягком купе, ставили на стол наполненный до краев стакан несладкого чаю (именно несладкого, ибо сладкий «гуще») и смотрели: как выплеснется капля, тут и просадка пути. Сразу же за бока дорожного мастера! Полозов чувствовал путь, как хороший настройщик: чем дышит он. По звуку колес на стыках, по малейшим толчкам и покачиваниям локомотива определял, где нужно «подлечить» колею. А потом пускал в дело свой верный контрольный шаблон...
Встретили бригаду путейцев. Это был Владимир Васильев со своими товарищами. Васильев совсем молодой, но, по отзыву Полозова, не уступал любому ветерану. Кстати, жена Геннадия Екатерина работала в той же бригаде... На обочине пути, пыхнув синим дымком, зафыркала, зарокотала передвижная бензиновая электростанция. Рабочие взяли в руки вибрирующие шпалоподбойки.
— Вот так мы и работаем, — говорил Полозов. — Приподнимаем домкратами рельсы со шпалами строго по уровню и затрамбовываем под шпалы балласт.
Вечная мерзлота еще порой выкидывает разные штучки,— сетовал он. — Как-то вечером проверял путь — все было в порядке. А утром обнаружил двадцатисантиметровую просадку. Пришлось срочно закрывать движение поездов на перегоне и всем околотком навалиться на эту неисправность. Никто не считался, его это участок или не его.
Я слушал Полозова, а сам думал о здешнем климате, почему он не говорит о нем? Ведь зимой в этих местах минус пятьдесят, а летом, как в Туркестане, сорокаградусная жара. Такой перепад температур люди еще выдерживают, но рельсы... Летом к ним не прикоснуться — обжигают, потому что нагреваются намного сильнее, чем воздух. Зимой кожа рук прикипает к охлажденному металлу.
— Следим за рельсами, как за детьми малыми, — и днем и ночью,— говорил Геннадий, словно читая мои мысли. — Дефектоскопы по графику ходят — ультразвуком их прослушивают. Как найдем поврежденный, сразу заменяем. Нельзя, чтобы трасса простаивала, если рельс лопнет...
В этот приезд Геннадия Полозова я не нашел — он уехал в отпуск.
Поджидая поезд на Беркакит, мы вечером довольно долго сидели с Арсением Ивановичем Букреевым на вокзале. Оседлав рюкзаки, под гитару пели студенты в расписанных зеленых куртках. На запыленные вокзальные стекла наползла плотная тень. Замелькали бесконечные вагоны — вдоль перрона шел грузовой поезд, заставляя своей тяжелой массой все звенеть и дрожать. Наконец мелькнул красный огонь, обозначающий хвост состава.
Не так давно на последнем вагоне горели три красных огня... Когда-то я имел к ним самое прямое отношение...
Я рассказал Букрееву, как пятнадцатилетним мальчишкой в 1942 году, бросив девятый класс, поступил работать на железную дорогу. Было это в Астрахани. Поезда вереницей шли на север, вдоль Волги, к фронту. Служба моя началась со старшего кондуктора. Почему старшего — сам не знаю. И по возрасту и по должности был я на поезде самым младшим, начальником трех хвостовых фонарей. Место работы — тормозная площадка в хвосте товарняка. Хорошо еще, если попадался крытый вагон, тогда его задняя стенка защищала меня с одной стороны от пронизывающего ветра астраханской степи. А если платформа? Все, что было дома теплого, плюс ватная телогрейка, плюс брезентовый плащ, плюс казенный «инвентарный» овчинный тулуп с необъятным воротником и длиннющими рукавами, не спасали от свирепого ветра, несшего мелкий, многократно пересыпанный с места на место колючий снег. Керосиновые щелястые фонари постоянно гасли. Накрывшись с головой тулупом, плача от собственного бессилия, закоченевшими руками отогревал я потухшие горелки и, ломая столь дефицитные в то время спички, возрождал сигнальный огонек. Без огней никак было нельзя: поезда шли к Сталинграду один за другим — а вдруг столкнутся!
Читать дальше