Я позвонил Стефани Пелтиер в один из вечеров, когда над Миннеаполисом, как передало радио, выла пурга.
— Я не отрываю тебя от дел, Стефани? — начал я.
— Нет, какие дела! Рассматриваю его автопортрет. Да, тот самый, с совой. Все-таки его следовало бы написать иначе.
— Почему?
— Усталость. На лице слишком большая усталость. Он должен выглядеть бодрее, веселее...— И добавила после паузы:— По крайней мере, на картине. Так нужно, понимаешь?
В трубке послышался глубокий вдох безмерно уставшей женщины, которой нужны огромные силы, чтобы жить, надеяться, ждать...
— Я давно хотел спросить, Стефани,— прервал я тяжелую паузу.— Когда Леонард начал рисовать?
— Очень давно. Пожалуй, намного раньше, чем мы познакомились. С юных лет. Но тогда это не было осознанным творчеством. Так, развлечение. Он рисовал карандашом, авторучкой. Рисовал где придется. Дарил рисунки друзьям, рвал, забывал о них: не считал себя художником. Все время отдавал работе в Движении американских индейцев.
По-серьезному он взялся за кисть, пожалуй, уже в тюрьме.
— А как относятся к этому тюремные власти?
— Терпят. Раньше, когда Леонард сидел в тюрьме Мэрион, в штате Иллинойс, ни о каком рисовании не могло быть и речи. Это тюрьма строгого режима. Но Леонард стал известен не только индейцам, и мы добились его перевода в Ливенуорт. Там условия получше.
— А сам Леонард — он как отзывается о своем творчестве?
— Он больше рисует, чем говорит. Рисование для него теперь — самое сильное средство самовыражения, средство общения с людьми. Его последнее оружие, если хочешь.
— Как же теперь? Если глаза...
Я не договорил, сам ужаснувшись зловещему смыслу вопроса. На том конце провода воцарилась тишина. Я почувствовал, что попал в самую болевую точку...
— Ты хочешь сказать, если глаза перестанут видеть,— послышался наконец мягкий голос Стефани.— Да, это нам всем не дает сейчас покоя. Если он перестанет видеть... Не станет художника, еще одного индейского художника.
Но давай надеяться. Без надежды еще хуже. Нам без нее нельзя.
Это было в конце января 1987 года. Зазвонил телефон, и в трубке раздался тонкий голос телефонистки:
— С вами хочет говорить мистер Леонард. Вы согласны оплатить разговор?
— Леонард? — переспросил я.— Какой Леонард?
— Леонард Пелтиер,— послышался издалека хрипловатый мужской голос.
Да, это был он. Ему удалось добиться разрешения у тюремного начальства на этот звонок.
— Вы желаете говорить с мистером Пелтиером? — переспросила телефонистка.
— Конечно же! Соедините! — воскликнул я.
— Послушай,— вновь возник голос Пелтиера,— у меня очень мало времени. Я тут кое-что написал и передал ребятам из комитета. Я хочу, чтобы о написанном узнали и советские люди. Я так признателен им за мужественную борьбу в мою поддержку. Знайте — я не сдамся. Ни при каких обстоятельствах.
Трубка жалобно запищала.
Через несколько дней почтальон принес еще один картонный рулон. Из него выскользнул листок бумаги.
Леонард написал:
Послушайте!
Я — голос индейцев,
Что из тысяч могил
Взлетает к сиянью
Небесных светил.
Я — голос,
Взывающий к правде,
Свободе и миру...
Нью-Йорк — Москва Максим Князьков Очерк иллюстрирован работами
Леонарда Пелтиера
Я улетал из Лиссабона жарким июньским днем. Прощаясь с иностранными пассажирами, служащая аэропорта, словно сошедшая с рекламного проспекта, вручала каждому цветные буклеты. «Приезжайте к нам снова,— приглашали они.— Португалию невозможно узнать после одной поездки. Вы успели увидеть лишь малую часть того, что она вам может показать...»
А вот западная пресса в последнее время пишет о ней одними мрачными и унылыми красками: нация устала, погрузилась в апатию, утратила присущий ей оптимизм и веру в будущее. Чаще всего поводом для таких выводов и прогнозов является экономическое положение Португалии, ее политическая нестабильность. Действительно, промышленность и сельское хозяйство страны переживают далеко не лучший момент. По многим важным показателям национальная экономика плетется в хвосте западноевропейских государств, за что Португалию даже нарекли «Золушкой континента».
Да, кризисные явления крайне болезненно сказываются на жизни португальцев. Обездоленность, лишения, социальные контрасты порой прямо-таки бросаются в глаза: ребенок, спящий на земле, уныло протянутые за хлебом руки, лачуги из картона... И все же, проехав всю страну с севера на юг, духа всеобщего уныния, чувства безысходности в людях я не заметил. Португальцы строят дома и корабли, выращивают пшеницу и виноград, пекут ароматный деревенский хлеб «каркача», а во время фиест лихо отплясывают красочную «виру». «Золушка континента» не намерена всегда пребывать в темпом углу в перепачканном драном платье.
Читать дальше
