Марина Журинская - Альфа и Омега Марины Журинской. Эссе, статьи, интервью

А. Д.: У вас большой редсовет, но велика ли сама редакция?

М. Ж.:Было нас двое: я и моя крестница. И до сих пор две хворые старухи этим занимаются.

А. Д.: Как собирали авторов?

М. Ж.:Кто приходил, кого приглашали. Вот, например, я как-то «положила глаз» на совсем молодого, но умного, мыслящего и красивого отца Алексия Уминского и сказала, что сам Бог ему велел что-то писать про воспитание. Он очень взволновался и сказал: «Марина Андреевна, я должен вас предупредить, я не профессиональный педагог». На что я ему ответила, что это очень хорошо, что профессионального педагога я бы и не пригласила.

Совсем умирающему отцу Глебу Каледе я как-то предложила из его статей о Туринской плащанице сделать обобщающую. Он благословил нас сделать суммирующий текст, лежа в больнице, где его и дорабатывал. Он умирал, номер еще не вышел, и мы просили в типографии, чтобы нам сделали отдельные оттиски, и батюшка их подписывал: «детям», «друзьям». Потом эта статья вышла невероятным совокупным тиражом (отдельными изданиями, републикациями), кажется, около 200 000 экземпляров. А потом мы стали всего отца Глеба печатать – главы «Домашней церкви», проповеди и прочее. И подготовили к печати все его труды.

Еще с владыкой Антонием получилось – как-то мы столкнулись с Еленой Львовной Майданович, и она нас полюбила. С тех пор у нас нет ни одного номера, в котором не было бы владыки Антония.

А. Д.: Помните первый номер?

М. Ж.:Первый номер… Первый номер надо еще увидеть. Он был тоненький, нелепо сверстанный, в какой-то дурацкой бумажной обложке. Это же постепенно у нас обложка стала не совсем бумажная, а потом мы завели на ней какую-то красоту, потом она стала цветная. За эту красоту нас дико ругали, шли шепоты, что журнал не православный, потому что изображена Троица в четырех лицах. А там изображена всемирно известная миниатюра «Епифаний Премудрый с братией пишет житие преподобного Сергия».

У нас никогда не было большого тиража, но я знаю, что каждый экземпляр зачитывают до дыр. В библиотеке Троице-Сергиевой Академии и семинарии у нас просили два экземпляра вместо одного, потому что один моментально занашивают, и на него очередь.

Однажды ко мне приехал один наш немосковский автор, стал рассказывать о каких-то нестроениях епархиальных, а потом как-то замолчал, смотря на полку, где была вся «Альфа и Омега», и сказал: вот, через 200 лет это и останется. Все забудут про наши дрязги.

Тем и живем.

А. Д.: Было желание все бросить и жить спокойно?

М. Ж.:Многократно. Много лет назад у меня был разговор с отцом Алексием Уминским. Я подошла издалека, говорю: «Отец Алексий, а ведь это правда, что для священника превыше всего спасение человеческих душ?» – «Правда», – говорит отец Алексий. Я говорю: «Отец Алексий, благословите бросить всю эту чрезвычайно душевредную тягомотину и заняться спасением души». – «Еще чего!» – сказал отец Алексий, вот именно этими самыми словами. «А еще интеллигентный человек», – горько подумала я… и продолжала свою деятельность.

Я смирилась с тем, что редактирование – это крайне душевредная работа. Правда, хуже всего – это редактирование перевода. Потому что редактор между двумя языковыми системами и между двумя сознаниями: автора и переводчика. Такая чудовищная нагрузка, что как-то с ней справиться можно, только раскалившись до состояния берсерка [5] Берсерк – в древнескандинавском обществе воин, посвятивший себя богу Одину. Перед битвой берсерк приводил себя в ярость. – Ред. . Рубить направо и налево. А это состояние душевредное.

А. Д.: А самые памятные истории из жизни журнала расскажете?

М. Ж.:Журнал ведь и стал средообразующим. Пришли люди, постепенно выяснилось, что нам не так уже нужно публиковать диаспору, у нас уже свои есть.

После того как вышел первый номер, раздался звонок в дверь и на пороге возник один из моих студентов, ему было тогда лет 18. А ко мне не приходили без предварительного звонка. Мальчик пришел, прислонился к притолоке, потому что на ногах стоял плохо, и сказал: «Марина Андреевна, я вчера вот купил “Альфу и Омегу”, читал до 4-х часов утра, а потом я вышел и пошел, пришел к вам». Я жила в самом центре, а он на далеком юго-западе. Вот, понимаете, он с 4-х часов утра много часов шел по Москве, обуреваемый чувствами и мыслями, чтобы сказать, что это его журнал. Сейчас он иеромонах.