Михаил Шипицын - Знакомство с таинством православной Троицы Владимира Лосского

Необходимо помнить, что это было время, когда привязанность христиан, изгнанных из России, к администрации Московской Патриархии рушилась, – порой, как в случае с о. Сергеем Булгаковым, по причине отлучения от церкви Московским Патриархатом; порой, по инициативе самих эмигрантов, подозревающих московскую администрацию церкви в сотрудничестве с советским режимом. В этих непростых условиях Владимир Лосский сохранял свою приверженность Московской Патриархии и не примешивал свою политическую приверженность к богословским рассуждениям. Вместе с тем, он активно принимал участие в создании и упрочении «французского православия». Не следует обвинять Лосского в политической непоследовательности или двоякости, его поступки были продиктованы твёрдым убеждением в экклезиологической важности церкви в её историческом испытании не взирая на исход, который эти испытания принесут с собой. Его диалектическое видение функции церкви и её роли было одновременным единением через терпение и установлением множественности как средства выживания. Он ощущал себя вместе с церковью, преследуемой в России, но в то же время чувствовал необходимость примыкания к мировому экклезиологическому сообществу, проявляющему солидарность с церковью России и желание поддерживать контакт с мировым православием. (Филарет 2003, стр. 6–7) Являясь по своей ориентации глубоко русским православным, но одновременно связанный благодаря своей деятельности с ярчайшими умами религиозной философии и теологии Запада, Владимир Лосский достойно представлял собой высочайший интеллектуальный уровень восточной христианской традиции и богословское совершенство античной неделённой церкви во время, когда экуменическое движение только совершало свои первые шаги на Западе, отмечает о. Филарет. (Филарет 2003, стр. 7)

Благодаря интенсивной дискуссии между о. Сергеем Булгаковым и Владимиром Лосским, развернувшуюся на протяжении 1930-х годов, имя Лосского стало широко известным. В своей полемической книге, содержащей критику концепции о. Сергея Булгакова, «Дискуссия о Софии», Лосский находит теософию о. Сергея опасно близкой к гностицизму. В частности, критика Лосского содержит обвинение о. Сергея в эклектизме, а также в методических и структурных ошибках. Сама идея Софии как основного принципа Божественного Бытия была неприемлема для Лосского, как неприемлемо формулирование о. Сергеем Богочеловека, извечного единения Слова с человечеством как «Божественной возможности воплощения, которое являет вершину создания». (Nichols 2017, стр. 12) Вызывает критику Лосского и ключевая позиция о. Сергея относительно кенозиса: невозможно себе представить кенозис как нечто «природное», как природу Бога, поскольку для Лосского кенозис есть свободное изволение, и не важно, что это изволение Бога или человека. Приписывание о. Сергеем любви как природного атрибута также отмечается Лосским как неверное: любовь, согласно Лосскому, не принадлежит характеристике личности. Именно эта разница между личностью и природой, между персоной и сущностью и становится объектом многолетнего исследования для Владимира Лосского, что, наконец, привело его к творческому синтезу апофатического наследия ранних отцов церкви.

С исторической перспективы, Лосский оказывается в герменевтическом лагере и следует за Киреевским, а не за Соловьёвым. (Williams 1994, стр. 505) Довольно рано для Лосского становится очевидной необходимость устранения напряжения между западным и восточным христианством и, не взирая на некоторые ошибочные оценки относительно томизма, совершённые им на первых шагах этого устранения, его поздние работы, в особенности его диссертация на тему христианского мистицизма Мейстера Экхарта, содержат переосмысленную оценку томизма и отводят должное место Святому Фоме Аквинскому, которое он по праву заслуживает в истории христианской теологии. (Williams 1994, стр. 506) Можно было бы именовать Владимира Лосского богословом «кризисной эпохи» российской истории, пережившей уничтожение старой России во время революции и отмеченной последующими гонениями церкви советским режимом. Но вместе с тем следует также принять во внимание, что тот же самый кризис стал причиной становления православных оплотов на Западе, которые с тех времён возмужали и стали животворящими источниками истинного православного свидетельства, как отмечает о. Филарет. (Филарет 2003, стр. 1)

Позиция Владимира Лосского в православной дискуссии состояла не в том, чтобы реставрировать византийскую философию, испытавшую влияние Платона и Аристотеля, как это было в случае с о. Георгием Флоровским; не стал он и пламенным интерпретатором славянофильской софиологии, как это было в случае с о. Сергеем Булгаковым, стремившегося именно к этому. Для Владимира Лосского было важным сосредоточение на истинности, аутентичности того, что значит быть христианином: его исключительная способность как мирского богослова интерпретировать личностный опыт понимания церковной традиции Божественного причастия и сформулировать на этом основании связное и логически последовательное богословское высказывание, посредством которого метафизическая мистерия познания Бога может быть сообщена верующим, делает труды Лосского поистине необходимыми, по оценке о. Филарета. (Филарет 2003. стр. 3)