Джон Шелби Спонг - Вечная жизнь - новый взгляд. За пределами религии, мистики и науки

И я рад, что прожил эти «золотые годы». Они оказались самыми счастливыми и даже наиболее творческими и плодотворными за всю мою жизнь. До сих пор жалею, что отцу не посчастливилось узнать о старении то, что знаю я. Если моей жизни вскоре придет конец, жалеть ни о чем не стану. Сумею прожить дольше – буду рад. Не могу представить себе более блаженную жизнь, чем моя: даже признаки возраста служат мне напоминанием о том, как она чудесна.

И, наконец, скажу так ясно, как только могу: я глубоко верю, что эта жизнь, которую я так пылко люблю – далеко не все. Эта жизнь – не конец жизни. Не могу выразить свою мысль точнее, но хочу, чтобы вы знали: мои убеждения, сколь бы неудачно и бледно они ни были высказаны, тем не менее реальны и убедительны для меня. Единственный известный мне способ готовиться к смерти – жить так, чтобы ежедневно быть причастным к вечности.Я вхожу в ее сферу, только принимая смертность, и обретаю смысл жизни, будучи открытым всему, что находится впереди, за ее пределами. Я действительно верю, что любовь вечна и что я связан узами любви с моими родными, друзьями и бесчисленными знакомыми. Для меня они – окна в вечную жизнь. Я принимаю их – и через них принимаю ее.

Так что закончу теми же словами, с которых началась эта книга. Если бы кто-нибудь задал мне давний вопрос библейского Иова: «Когда умрет человек, то будет ли он опять жить?» – я ответил бы: «Да, да, да!»

Вот куда способны привести меня слова, и этого мне достаточно. И я ставлю точку, призывая вас жить полной жизнью; щедро дарить любовь; быть всем, кем вы только можете; посвящать себя строительству мира, в котором все смогут делать то же самое – иными словами, с моей точки зрения, быть частью Бога, вершить дела Божии, следовать за Иисусом и, наконец, готовиться к жизни после смерти. Мир вам. Шалом.

Есть и другой аспект смерти, с которым мы сталкиваемся в современном мире. Он не является ни основной темой, ни предметом этой книги, но его так широко и открыто обсуждают, а организованная религия в целом так часто осуждает, что я решил обратиться к нему в эпилоге. Этот аспект фигурирует в следующем вопросе: какой выбор встает перед нами в нравственном, этическом и юридическом отношении, если речь идет о завершении жизни по собственному добровольному решению, когда обстоятельства делают это решение необходимым и даже желанным? С такой проблемой наши деды сталкивались редко.

Прежде всего скажу: я страстно увлечен жизнью и возможностью ее вести. Каждый момент жизни я рассматриваю как привилегию, которую никак нельзя упустить, как шанс, за который стоит ухватиться. Я спокойно воспринимаю смерть – как друга, к которому следует найти творческий подход. И при этом я признаю: одна из самых стойких особенностей человечества – склонность бежать от смерти, отрицать ее, игнорировать ее и даже делать вид, будто она далеко не неизбежна. Люди странно высказываются: «Если я умру, то хочу, чтобы это случилось так или так». Язык многое объясняет. Интересно, почему они не говорят: «Когда я умру»? Разве есть какие-то сомнения насчет того, что это произойдет?

Неготовность сталкиваться со смертью является и осознанной, и подсознательной. То же самое относится к нашему выражению этой неготовности. Почти не задумываясь, мы тратим немало жизненных сил на строительство «памятников», которые, в некотором смысле, намекают нам на бессмертие; по крайней мере, мы надеемся, что эти «памятники» продлят нашу жизнь и переживут нас. К ним относятся наша репутация, слава и уникальные достижения. Мы не знаем, какой момент выхватит нас из безвестности. Недавно из некролога в New York Times мы узнали о смерти полицейского, который надел наручники на Ли Харви Освальда. Судя по некрологу, этот момент стал его звездным часом. Интересно отмечать, чем именно заполнены те самые «пятнадцать минут славы», которые якобы гарантированы каждому из нас. Популярность фотографий подкреплена ощущением, что мы, запечатленные на снимке, останемся на нем навсегда: по крайней мере он спасает нас от разрушительного действия старости. На фотографиях время застывает и кажется вечным. Их ценность становится очевидной во время пожаров и наводнений, когда люди стараются спасти в первую очередь не материальные ценности, а фотографии – олицетворение бессмертия. На высших уровнях финансового благополучия мы заказываем свои портреты, написанные маслом, и надеемся, что они просуществуют несколько поколений – вместе с толкованием того, что увидел в нас художник. В поступках, выражающих ту же надежду на некое подобие вечности, мы даем наши имена всему, чему только можем: фондам, библиотекам, мемориалам, циклам лекций, учреждениям… У всех знакомых мне литераторов появляется ощущение бессмертия, когда они мечтают, как их книги будут прочитывать сотни раз в год даже после того, как их жизнь закончится. Однако это справедливо лишь для немногих. Нет ничего более мертвого, чем книга лет через десять после публикации. Порой мы стремимся к вечности, вставая под чье-нибудь прославленное знамя. Отдавая силы борьбе за какое-либо дело, мы чувствуем, что наша жизнь продлится после смерти или, по крайней мере, наши ценности сохранятся дольше нас самих. В этом отношении популярны политические партии, церкви, университеты, парки, школы – и, конечно же, страны.