Анна Баганаева - Своими ногами

На восстановление меня отправляли к бабушке, маминой маме. Она жила одна в частном секторе в «немецком поселке» города Карпинска на севере Свердловской области. Дед к тому времени уже умер, пролежав парализованным несколько лет. Дети (четверо) жили в других городах. Правила семьи в мамином детстве были жесткими. Нельзя было ныть, ссориться, опаздывать к обеду и говорить слово поперек отцу, моему деду. Отцу же можно было все, в том числе иметь параллельную семью в том же поселке.

Бабушке я писала письма из больницы. Когда мне сняли швы, я вложила их в письмо и отправила их почтой в подарок. Это была больничная фишка, мы все так делали. Когда я приехала на восстановление, я спросила, где нитки из швов. Элла Вильгельмовна Граф, сосланная в возрасте трех лет из Крыма на Урал, дочь расстрелянного в 37-м году немца, женщина, которая пошла в шестнадцать лет на лесоповал, потому что рабочий паек был больше студенческого и так она могла поддержать свою мать и пятерых сестер, у двоих из которых мужей также расстреляли как врагов народа, ответила, что выбросила их в печку.

* * *

В Качканаре меня была подружка Алка. Мы вместе ходили в музыкалку, недалеко от моего дома. Надо было только перепрыгнуть овражек за домом, подняться вверх по насыпи, перебежать дорогу, затем поле с недостроенной школой. После больницы этот путь оказывался для меня недоступен, и я обходила кругом, по условно-ровной дороге. На костылях и в зимней одежде это было непросто.

В музыкалке устраивались чудесные чаепития на праздники, и на каждый новый год ставилась опера. В двух постановках я даже участвовала. Была гусеницей в бархатном изумрудном платье в обтяжку в « Мухе-цокотухе » и подружкой Аленушки в « Гусях-лебедях » . Алка тоже была подружкой, и у нас у обеих были косы под алыми лентами. У Алки своя, светло-русая, казацкая, до лопаток. У меня привязанная, каштановая, в пояс, принесенная мамой с работы. Когда-то коса росла на голове инженера отдела стандартизации, а теперь вот роскошно возлежала на моих щуплых плечах.

На третий год учебы я пропустила репетиции по причине очередной операции, поэтому в новой постановке пришлось довольствоваться только ролью зрителя. Зато когда мы с Алкой шли домой после представления, я цеплялась ее за плечи сзади, она держала в руках в варежках мои костыли и катилась на скользких подошвах бурок вниз по дороге к нашей улице. Я смеялась и летела по пустой темной узкой кривой улочке, чувствуя тепло худенькой спины лучшей подружки.

Я осмелилась спросить у мамы, зачем мне делали все эти операции, зачем ампутировали пальцы, почему не оставили как есть, только в сорок лет. По эстетическим соображениям, сказала мама. По эстетическим. Чтобы ноги были меньше размером, чтобы в обуви привлекать меньше внимания. Не то чтобы это получилось.

К десяти годам я испортила напрочь зрение круглосуточным чтением и ходила в очках. К четырнадцати выросла до 180 см и торчала аки кипарис среди карликовых елочек моих сограждан с их урало-сибирскими низкорослыми корнями. Я носила очень заметную грубую ортопедическую обувь (в лучшем случае). В худшем – ходила в самосшитых бурках (тряпочные такие сапоги зимние) или сандалиях с надставленными ремешками. Дело было в 80-х, добыть и простую-то обувь было задачей непростой, а уж нестандартную и вовсе.

Потому-то для большинства моих ровесников, а порой и взрослых, я была «урод в жопе ноги», «жаба педальная» и «дылда очкастая косолапая». Дня не проходило, чтобы мне не рассказали на улице, кем меня видят и считают.

Родители же считали, что мне нужно готовиться к тяготам реальной жизни, и практически никогда за меня не заступались. Предлагали либо обходить обидчиков стороной, либо «достойно отвечать». Так что я прокачивала свой интеллект и остроумие, и давила ими напропалую

Да, потому что я всеми силами отвлекала тебя от этого. Я все время говорю, смеюсь, шучу остроумно, умничаю и закатываю глаза. Размахиваю руками, закуриваю, наливаю по новой, снова рассказываю какую-то байку или анекдот. Я не затыкаюсь ни на секунду.

В комнате общежития, на новой работе, на тусовке я включаю «радио Аня» и развлекаю себя и тебя, кто бы ты ни был/была, до полуобморока. Мне невыносимо сидеть тихо молча в углу, потому что в это время ты сможешь меня разглядеть и что-то про меня решить и подумать.