Артем Сенаторов: Продай свой текст [Почему одного лишь #таланта_недостаточно]

Что же является литературой? Вероятно, то, что названо литературной институцией, вкладывающей собственный социальный капитал в именование того или иного существующего текста, отделяющего свою репутацию в пользу этого текста издательства, издающего книги под своим логотипом (издание, конечно, перестало играть какую-то роль в донесении текста до читателей, никакой печатный станок и никакая система дистрибуции не могут конкурировать со свободным от ограничений полем Интернета; единственная задача, актуально решаемая печатной книгой, – это вопрос социального капитала, а значит, формулироваться он должен не «как издать свою книгу?», а «где издать свою книгу и почему именно здесь?»), критика и так далее. Необходимость в медиуме все еще является узким горлышком, делающим литературу зоной тоталитарного, впрочем, как любая солидаризация на определенном повороте может трактоваться как зона тоталитарного. Альтернативой этому должны выступать программы селф-паблишинга, лишенные как идеологической, так и коммерческой цензуры, – при избавлении от элемента солидаризации (издатель никак не соотносит себя с текстом, пропущенным через его механизм [1] При этом на Ridero появился персональный импринт Романа Сенчина, который на базу электронного книгоиздания вновь прививает институт кураторства. К моменту выхода данной книги Ridero анонсировало еще несколько импринтов. ) достигается полная авторская свобода в донесении конечного продукта (бумажная или электронная книга) до потребителя, отвечать перед которым остается исключительно автор. Понятно, как это может работать для коммерчески успешных текстов (которые ровно так же до этого реализовывали себя через «ЖЖ», а затем через паблики «ВКонтакте») или для наработавших собственную аудиторию скорее персонажей, чем просто авторов, но перспективы для лауреатов премии Андрея Белого (и того, что можно называть «новой литературой», отказывающейся от прикладного рассказа «хороших» (тривиальных и узнаваемых самым широким кругом) историй «хорошим» (легко читаемым самым широким кругом) языком) абсолютно туманны. Вероятно, тоталитарное (кураторская/редакторская работа, а также контекст) остается необходимым ингредиентом для существования таких текстов, – отказываясь от референта в лице абстрактного читателя, они вынуждены учитывать среду, внутри которой существуют.

Очевидно, что литература (как и все остальное) напрямую касается политики. Желание того или иного текста отклониться от нее – также является политическим; любовный роман чаще прочего транслирует консервативные и сексистские взгляды, а капиталистический аппарат вынужден потакать взглядам своего потребителя, то есть в том числе множить консервативные и сексистские высказывания.

Одним из краеугольных камней литературного процесса который год оказывается поиск современности/релевантности времени в самом размытом значении слова. Именно этот запрос может скрываться под отвоевавшим свою нишу нон-фикшеном, который наконец перестал восприниматься как бы не совсем литературой (литературой с натяжкой, не до конца, для тех, кому «не удалось» справиться с художественным материалом): Светлана Алексиевич получает Нобелевскую премию за литературу, за – условно упрощая – вербатим, а в России расцветает любовь к Зебальду, чей текст отказывает себе в маркировке «фикшен» и рассматривает частное полотно памяти и частные координаты вполне себе как исключительный документ эпохи. [Коммерческие] издательские системы объясняют «современность» через умение автора четко попадать в узкую сетку читательского ожидания, выживание в конкуренции за его внимание не только с другими авторами, но скорее с самим духом времени (социальными сетями и информационным потоком) или же грамотное использование возможностей социальных сетей и информационного потока – способность громко сообщать о существовании текста как характеристика более важная, чем характеристики самого текста. Похожий – в других формулировках – поиск можно видеть в дискуссиях вокруг крупных премий: от литературы раз за разом требуют реагировать на современность и дешифровать ее смыслы – тем самым на нее накладываются жанровые, стилистические ограничения, раз за разом пытаясь отыскать роман, способный вместить в себя реальность и отрефлексировать ее «навылет». Здесь происходит закрепощение, удержание консервативных представлений о тексте, как о некоем документе, написанном специально подобранными маркерами, сумма которых предлагает давно отработанную стратегию чтения: большой роман, полифоническая структура, «имперский» размах – но, может быть, в силу противоречия подобных маркеров самому духу времени поиск каждый раз оказывается незавершенным. Это могло бы показаться даже ироничным, если бы это не накладывало на (в том числе) начинающих авторов определенных «обязательств», регламентируя стратегию их письма, адаптируя ее к конкретной стратегии чтения и требуя от них или преодоления инерции, или вмонтирования себя в существующую структуру – то есть в любом случае позиционируя себя так или иначе вокруг сложившегося порядка вещей.