Лилия Блудова - Природа в детях. Дети в природе, или Детский сад без болеющих детей

Это был огромный, в полный рост, портрет Сталина. Я всё недоумевала, как же я его смогу любить, как маму, если я его не знаю. А когда мама гасила свет, мне тоже делалось страшно и спокойно выспаться не удавалось. Днём сон тоже превращался в пытку. Я была впечатлительной, с повышенной тревожностью и не могла быстро засыпать, тем более по приказу, когда всем дают команду: «Руки под правую щёку – и спать». Приказ-то выполняла, но уснуть не могла.

Будучи послушным ребёнком, я, бывало, лежала в таком положении часа два с половиной, ноги и руки затекали от напряжения. Стыдно было, что врёшь, делаешь вид, что спишь, а взрослые делают вид, что не замечают… Для ребёнка это пытка похлеще кнута. Мне эти два с половиной часа казались целой вечностью. И так было каждый день. Тогда я дала себе слово, что вырасту, стану воспитателем, но детей не буду заставлять насильно спать. Это был первый урок, вызывающий отвращение к любому насилию и лжи.

А второй урок был связан с едой. Помню, нас очень хорошо кормили (в детском саду и тогда был культ еды).

Пища была вкусной, свежей, обильной, особенно обеды из трёх блюд. Мы наедались до такого состояния, что трудно было встать из-за стола. Дети, у которых был хороший аппетит, от этого не страдали, но были и такие, которые ели мало и медленно, неохотно, здесь начиналось самое страшное. Вначале их воспитательница слегка подгоняла, потом начинала уговаривать, а затем переходила на запугивание типа: «Вылью за шиворот, за пазуху».

Я не знала, что означают эти слова, но очень боялась такого наказания. Потом начиналось последнее действие – докармливание. Смотреть на это было ужасно. Ребёнок не успевал прожевать, а ему опять давали очередную порцию пищи, и он ею давился. Выступали слёзы, ребёнок начинал плакать (в надежде, что его оставят в покое), но не тут-то было. Приходилось глотать пищу вместе со слезами.

Я не понимала, зачем так делают взрослые, я считала их злыми и жестокими. Мне хотелось быть кошкой или собакой: их насильно никто не кормил.

У детей оставался единственный способ сопротивляться этому насилию – непослушание, упрямство. Но за этим следовало наказание. Так добивались беспрекословного подчинения. И всё-таки дети вели борьбу за право быть свободными. Насилие неизбежно порождает борьбу, а где борьба, там нет места любви.

Помню свой первый бунт, окончившийся победой. В детском саду был незыблемый закон «одинаковости» – «ты как все», чтобы ни в коем случае не выделяться. Тогда, придя в детсад, все дети должны были снимать свою домашнюю одежду и надевать форму: чёрные сатиновые халаты и такие же трусы. Волосы стригли «под нуль», опасаясь вшей. Все были одинаковые – не отличишь, рост только разный. Кто мальчик, кто девочка – рассмотреть можно было только в бане. Воспитатели все в белых халатах, и поэтому тоже воспринимались одинаковыми – на одно лицо (я не помню лица, глаз ни одного своего воспитателя).

Я взбунтовалась против чёрного халата и чёрных трусов. Мне не хотелось быть как все. Я всё удивлялась, почему взрослые не видят: ведь так сложнее различать детей. Когда дети с разными причёсками и в своей одежде, они все такие разные…

…Надевать халат я наотрез отказалась. И мама решилась на нарушение инструкции – приняла компромиссное решение: девочкам пошили клетчатые халаты и девчоночьи трусы на резинке. Так, мальчики в чёрном, девочки в клетчатом, мы и запечатлены на фотографии. А я, глядя на неё, вспоминаю первую победу!

Да, одинаковость требовалась во всём: от одежды, мыслей, знаний, поведения до физиологических процессов. По команде начинали есть, по команде еду заканчивали, ложились спать и вставали одновременно, даже естественные нужды справляли с разрешения. Это всё называлось равенством и не могло не вызывать отвращения. Не могут люди во всех своих проявлениях быть равны и одинаковы. Сейчас я это знаю наверняка, а тогда – ребёнком – только обострённо чувствовала.

Бесследно не прошёл и третий урок, связанный с ещё одним моим неприятным воспоминанием о праздниках в детском саду. Помню Новый год: на мне был костюм лисы. Я должна была рассказывать стихотворение. Очень волновалась. Было много людей, ярко горел свет, сверкала огнями ёлка. От волнения у меня перехватило дыхание, и я забыла стихотворение: ни одной строчки не помню. Ещё утром на репетиции рассказывала без запинки, а тут… Стыд, чувство унижения – всё вместе навалилось, и я от отчаяния расплакалась. После такой неудачи долго боялась публичных выступлений и не любила праздников в детском саду.