Джеймс Купер: Пионеры, или У истоков Саскуиханны

Из глаз молодого человека катились слезы – он видел перед собой неоспоримое доказательство благородных намерений Мармадьюка. Смущенный взгляд Оливера был все еще прикован к бумаге, когда он услышал рядом с собой голос, от которого затрепетал каждый его нерв:

– Вы все еще сомневаетесь в нас, Оливер?

– Лично в вас, мисс Темпл, я никогда не сомневался! – воскликнул юноша, обретя дар речи и память, и, вскочив, схватил руку Элизабет. – Нет, в вас моя вера всегда была твердой.

– А в моего отца?

– Благослови его бог!

– Спасибо, мой мальчик, – сказал судья и обменялся с юношей крепким рукопожатием, – но мы оба с тобой поступали ошибочно: ты был слишком поспешен, а я слишком медлителен. Половина всех моих владений станет твоей, как только можно будет совершить формальную их передачу, и, если мои догадки правильны, к тебе скоро перейдет и вторая половина.

И, взяв руку юноши, которую держал в своей, он соединил ее с рукой дочери, а затем сделал знак майору Гартману, приглашая его в соседнюю комнату.

– Я вот што сказаль тебе, девушка, – добродушно проговорил немец. – Если бы Фриц Гартман бил молодым, как тогда, когда служил с его дедом, он бы еще потягался с ленивый мальчишка!

– Ну-ну, старина Фриц, – остановил его судья. – Ведь вам семьдесят, а не семнадцать годков. Пойдемте, Ричард уже поджидает вас с чашей пунша.

– Рихарт? Ах, он шорт этакий! – воскликнул немец, поспешно направляясь к двери. – Он делает пунш, как лошадиный пойло. Я покажу ему, как надо готовить пунш. Ах, шорт! Шестное слово, он подслащивает его своей американской патокой!

Мармадьюк улыбнулся, любовно кивнул молодой паре и тоже вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Если кто-либо из наших читателей полагает, что сейчас мы снова откроем ее ради его удовольствия, то он ошибается.

Элизабет и Оливер беседовали довольно долго – сколько именно, мы вам не скажем, но к шести часам беседу пришлось прекратить, так как явился мосье Лекуа, как то было условлено накануне, и выразил желание сказать что-то мисс Темпл с глазу на глаз. Ему в том отказано не было. С превеликой учтивостью француз предложил Элизабет руку и сердце, а также всех своих друзей, близких и далеких, папа, мама и "сахаристый тростник". Мисс Темпл, надо полагать, уже связала себя некими обязательствами в отношении Оливера, ибо отклонила лестное предложение француза в выражениях не менее учтивых, чем его собственные, но, пожалуй, более решительных.

Мосье Лекуа вскоре присоединился к немцу и шерифу, которые усадили его рядом с собой за стол и с помощью пунша, вина и других горячительных напитков вскоре заставили француза рассказать им о цели его визита. Делая предложение, он, как видно, лишь выполнял долг, который воспитанный человек, прежде чем покинуть гостеприимную страну, обязан выполнить в отношении девушки, живущей в этом отдаленном месте, – сердце его при этом было весьма мало задето. После некоторых дополнительных возлияний подгулявшие собутыльники шутки ради убедили повеселевшего француза, что было бы непростительной бестактностью предлагать руку одной даме и не проявить такой же любезности в отношении другой. И около девяти часов вечера мосье Лекуа отправился в дом священника с теми же матримониальными намерениями и вышел оттуда с таким же результатом, что и при первой своей попытке.

Когда в десять часов он вернулся в дом судьи Темпла, Ричард и майор все еще сидели за столом. Они хотели заставить "галла", как называл шериф француза, попытаться сделать третье предложение – почтенной мисс Добродетели Петтибон, но мосье Лекуа отверг этот совет с упрямством, поистине удивительным в столь благовоспитанном человеке.

Провожая мосье Лекуа до двери со свечой в руке, Бенджамен сказал ему на прощанье:

– Если вы, мусью, приметесь ухаживать за мисс Петтибон, как уговаривает вас сквайр Дик, я так полагаю, вас подцепят крепко, и не так-то уж легко будет вам отцепиться. Если мисс Лиззи и дочка пастора вроде как бы легкие парусные лодочки, которые стремглав несутся по ветру, то мисс Добродетель – тяжелая баржа: стоит взять ее на буксир, и уж тащи до конца своей жизни.

Лето меж тем миновало, год уже подходил к концу, и последние действия нашего романа разворачиваются в приятном месяце октябре. За истекшее время произошло, однако, немало важных событий, и часть их необходимо поведать читателю.